Константин Бояндин - Привилегия хозяина

Хоть и запрещены на Ралионе повсеместно культы Хаоса, все же выговорили его боги себе право посылать своего вестника — знаменуя грядущие беды и разрушения — один раз в двадцать лет. Но и это право было снабжено множеством условий. Знали боги, как падки смертные на мимолетный блеск власти, притягательную силу богатства, знаний, возможностей. На все то, что отличает их от других.

Канули в Пустоту имена тех, кто выпустил в мир Вестников, променяв безопасность своих сородичей на личный достаток. Многие из них живы и по сей день — но многие ли стали бы осуждать их? Соблазн велик, а боги Хаоса щедры…

Гора была слишком велика для крохотного островка.

И все же размещались у ее подножия и на склонах ее джунгли, кустарники, крохотные озерца, мелкие болота и голые каменные проплешины.

На полпути к вершине, на ровной площадке, созданной волей подземных стихий, расположился домик отшельника. Седовласый друид, оставивший свой пост после многих лет службы, посвятил себя изучению высших материй вселенной — вопросов устройства мироздания, путей разума, пределов возможностей смертных. Звали его Шерам.

Немногие знали о его существовании. Корабли порой причаливали, чтобы набрать воды из хрустально чистых источников и собрать несколько корзин сочных плодов. Никто не задумывался, кто поддерживает эту чистоту и изобилие. Воистину, хозяин никогда не заметен, заметно лишь его отсутствие.

На вершине горы густой слой мха надежно скрыл остатки башни, воздвигнутой многие столетия назад. Занятые кровопролитными войнами, окружающие не уделяли руинам никакого внимания. Что в них особенного? Сотни и тысячи руин разбросаны по всему свету, и сколько еще добавится в ближайшее время? Что с того, что некогда была она неприступна? Все проходит, все разрушается.

Отшельник знал о башне, но не считал нужным изучать ее. Да и не под силам ему было самому таскать тяжеленные камни. По приказу его ползучие лианы могли оплести тяжелые глыбы, сдвинуть их, открыть вход в забытые подземелья — но не приказывал отшельник, и росли лианы так, как им было удобно.

Ансей любил сидеть, сложив руки‑крылья, на самой вершине руин — надо всем островом. Он слышал крики птиц, где бы над островом они не проносились, шелест змей, выползающих на солнце погреться, шорох мелких животных, суетящихся внизу. Сам он был мал, и ощущать себя надо всем видимым миром было невероятно приятно.

Жизнь для него началась с ощущения острой боли — словно десяток игл разрывал его на части. Окружающий мир вращался вокруг него, воздух свистел в ушах, чьи‑то резкие крики разрывали слух.

Затем чистый и звонкий звук оглушил его — словно сотня лучников одновременно выпустила сотню стрел.

После этого Ансей помнил странное, уродливое лицо, склонившееся над ним, мягкий и приветливый голос, который произнес странные слова, сложившиеся в фразу: «Добро пожаловать, малыш!».

После этого длительное время было темно, пусто и больно.

Шерам, подстрелив хищника, который сжимал в когтях тщедушное тельце Ансея, в тот же день обошел весь остров. Но никто из его сородичей не жил на острове. Откуда взялся хищник и зачем ему вздумалось лететь в открытый океан — подобные птицы на острове тоже не водились — видимо, не суждено было узнать.

Убедившись, что его нежданный гость жив (раны были глубокими, но излечить их труда не составляло), Шерам только вздохнул. Он удалился сюда, чтобы провести остаток жизни в одиночестве и размышлениях — и вот он, конец одиночества. Видимо, не судьба.

Он не имел ни малейшего понятия, как воспитывать столь мало похожее на человека существо, но выбора не было. Более того, прежде он был склонен вообще не верить в существование такой расы. Воистину, век живи — век учись.

Опасения его оказались напрасными. Он не мог научить своего приемного сына летать, но смог научить его разговаривать. Думать тот научился сам. Имя ему друид, недолго думая, взял из того же языка, на котором писались известные ему заклинания. Ансей — «пушинка».

Возможно, не самое удачное имя…

Жизнь текла достаточно однообразно.

Ансей, весь внимание, слушал своего приемного отца и не переставал удивляться разнообразию мира, что лежал где‑то вдали, за горизонтом, за пределами их островка. Будучи существом довольно слабым, Ансей поначалу не был для Шерама ничем, кроме обузы, но друид этого старался не замечать. Когда малыш научился — правда, неловко и недолго — использовать свои крылья, чтобы замедлять падение, он нашел себе занятие: собирал плоды с деревьев, забирался на крышу дома, чтобы устранять течи, следил за небольшим огородом. Сорняки и так не отваживались вырастать на огороде Шерама, но птицы и звери были всегда не прочь полакомиться его дарами.

Из когтя хищника, который едва не сожрал Ансея, друид сделал тому оружие — небольшой кривой нож, который служил и инструментом, и средством самозащиты. Впрочем, защищаться было не от кого.

Ансей поначалу испугался, когда Шерам сказал ему, что самое время научиться справляться со всем самому — в том случае, если он останется на острове один. Для Ансея Шерам был такой же неотъемлемой частью мира, как его собственные руки‑крылья, ноги, прочие части тела, земля, воздух и солнце. Исчезновение чего бы то ни было из этого списка означало бы катастрофу. Шерам покачал головой и понял, что хочешь не хочешь, а придется преподать малышу и философию, и многое из того, что казалось необязательным для жизни.

Свой дар предвидения Шерам, как и многие другие предсказатели, никогда не обращал на собственную жизнь. Но помнил, как, взяв в руки истерзанный когтями комочек, которому позже дал имя Ансей, он осознал, что это существо его переживет.

Ничего страшного в этом нет… если не считать, что смерть — полное и окончательное завершение какого бы то ни было существования.

А этой истине обучить невозможно.

По своему обыкновению, они беседовали в часы, когда солнце зависало в зените, обжигая остров и прогоняя всех его обитателей в благословенную тень. Ансей сидел в кроне дерева, где ощущал себя почему‑то в родной стихии. Шерам сидел у дома, в стареньком деревянном кресле.

— Итак, ты считаешь, что время идет, а ты не узнаешь ничего нового, — Шерам не старался говорить громко, ибо слух у Ансея был невероятно острым.

— Однако, это не так. Если жизнь начинает казаться однообразной и бесцельной — значит, ты внутренне сопротивляешься тем знаниям, которые она дает. Есть два простых выхода. Первый — изменить окружающий мир так, чтобы он тебя устраивал.

Ансей присвистнул.

— Но как? Безо всего, голыми руками?

— Разум — самое острое оружие, малыш, — Шерам ловко поймал яблоко, которое ему сбросили сверху и кивнул в знак благодарности. — Как и всякое оружие, без употребления он ржавеет. Так что даже голые руки — это еще не признак поражения. Всегда остается голова.