Михаил Белозеров - Гибель Марса

Я пошевелился. Было абсолютно темно. Потом на панели управления включилась единственная лампа аварийного освещения. От этого сделалось еще темнее.

-- Леха... -- позвал я.

-- М-м-м... -- отозвался он.

В его голосе слышалось страдание.

-- Водки дать?

-- Дай...

-- Нету...

-- М-м-м... Пошел к черту!..

-- Леха...

-- Чего?..

-- Ты планшетник куда дел?

-- Какой планшетник?

-- Твой-твой...

-- Не помню...

Он закашлялся, и вода пошла рябью. В темноте я увидел, как белеет его лицо.

-- А что?.. - спросил он.

-- Да ничего. Просто я брелок нашел.

-- Брелок?.. А... Ну да...

Он замолк, а лицо пропало. Видно, он соображал.

С помощью планшетника можно было осмотреться. Но меня почему-то останавливал опыт применения планшетка в военном городке. Помнится, мы тогда с Лехой вылетели через крышу. А теперь могли осмотреться только, пройдя через два корпуса подлодки и через толщу воды. Это был не выход. Наши души, или что там из нас выходило, могли элементарно не вернуться назад. Тогда мы с Лехой могли попасть в тяжелое положение - всю жизнь искать под водой "Ижору".

-- Ты чего молчишь? - спросил Леха.

-- Была возможность встретиться с женой, и то не получилось...

-- Ты знаешь, почему я такой умный? - грустно спросил Леха.

-- Почему?

-- Потому что знаю, что будет дальше.

-- Ну и?..

-- Зря расстраиваешься.

-- Почему?

-- Она замужем за богатым человеком?!

-- Даже слишком, -- ответил я.

-- Такие люди имеют возможность купить собственный бабон.

-- Я не знал об этом.

-- Конечно, не знал, все сделано келейно, втихую. Даже через парламент не проводилось. Она тебе оттуда и звонила. У нее теперь свой кусок города с центральным почтамтом. И никого там нет. Ей и тоскливо.

-- Пожалуй, об это стоит написать статью, -- заметил я после некоторого молчания, в течение которого я безмерно грустил о Полине и Наташке.

-- Теперь напишешь...

На что он намекает? подумал я и посмотрел в сторону кормы. Где-то там в темноте должна быть лестница и рубка. Черт, мы можем вылезти! Я пополз на их поиски и сразу наткнулся на округлые ребра жесткости и чье-то тело. У человека было бритое лицо, и я понял, что это Григорий Кутуз. Матрос застонал. Я ощупал его голову и обнаружил рану.

-- Тихо, тихо... -- сказал я, накладывая не очень чистые руки на эту рану.

Я не знал, получится у меня или нет. Я вообще ничего не знал. Я был, как в прострации. Но через минуту, которая показалась вечностью, Кутуз вдруг спросил абсолютно спокойным голосом:

-- Тонем?

-- Сиди здесь, -- сказал я и пополз назад.

Пока я занимался Кутузом, воды стало больше. Пришлось встать. Теперь она доходила до колен. С этого момента я словно проснулся. Федор Березин как сидел в кресле, так и остался сидеть. Только выломал его и завалился набок. Я провозился с ним дольше, чем с матросом. Полагаю, что у Федора Березина было сломано основание черепа, не считая травм рук и ребер. Он очнулся и сказал:

-- Привет... А я думал, ты ангел...

Мне стоило большого труда приподнять его и оттащить туда, где было меньше воды. Потом я стал искать Луку и нашел его между шкафами с оборудованием, где давеча лежал сам. Я не знал точно, что с ним. Было слишком темно. Но на лице у Луки была кровь, и я предположил, что он в шоке, а потом нащупал кость, которая торчала из предплечья. Не зная, что делать в таких случаях, я просто пошире наложил руки, которые стали теплыми, чуть ли не огненными, и снова ждал. Альдабе действовал безукоризненно. Через мгновение Лука пошевелился и спросил:

-- Что это было?

-- Тихо, тихо... -- сказал я и занялся его лицом.

Он вдруг засмеялся и сказал:

-- Значит, ты все-таки цекул.

Не знаю, по-моему, в нем заговорила журналистская жилка.

-- Какое это имеет значение?

-- Всю жизнь я искал вас, а ты оказывается рядом. Если бы я тебя разоблачил, это было бы самой громкой сенсацией.

-- Не разоблачил бы, -- ответил я, даже не обижаясь на него.

-- Почему?

-- Потому что я сам недавно узнал.

Самое время было спросить Луку о высотке, но я как всегда отложил на потом. Плохая привычка все откладывать на потом, словно это потом должно созреть и решиться само собой.

Теперь вода доходила до пояса. Мы собрались у мостика. Дышать было нечем. Внутри подлодки образовался странный туман. Если бы не собачий холод, от которого нас колотило, я мог поклясться, что вижу призраков: вначале явилась Полина и грустным голосом сообщила, что так и не дождалась меня на главпочтамте, потом Катажина вредным голосом высказала претензии насчет моего друга, то есть Лехи, который мешает ей жить. Я покосился: Леха как ни в чем ни бывало трясся рядом. Федор Березин, согласно устава ВВС, не выказывал ни капли слабости и готов был утонуть, отдавая честь непонятно кому. Лука сосредоточенно почистил фуражку, напялил ее на себя и проверил, как она сидит на голове. Одни Григорий Кутуз откровенно боялся - по его лицу скатывался то ли пот, то ли капли воды.

И тут я вспомнил о рычаге экстренного всплытия и, клацая зубами, предложил:

-- Надо попробовать...

То ли Федор Березин перепутал, то ли это оказался не тот рычаг. Поди разберись в темноте. Когда я дернул его вверх, ничего не произошло. Шипение, правда, усилилось, но этим дело и ограничилось.

-- Присо-с-сало... -- клацая зубами, предположил Григорий Кутуз. - А в магистрали высокого давления воздуха мало.

-- Раскачиваем! - скомандовал Лука.

Благо подлодка была маленькой. На счет раз мы бросались на один борт. На счет два -- на другой. Раз-два. Раз-два. Казалось, у нас ничего не выходит. Вдруг шипение усилилось, раздались странные звуки, словно корпус подлодки карябали металлической щеткой, вода заколыхалась, и через минуту мы уже качались на волнах.

Вначале Лука открыл нижний рубочный люк и полез выше. Потом раздался звук, словно откупорили очень большую бутылку шампанского, и вниз вместе с дневным светом и каплями воды заструился свежий воздух.

-- Вылезайте! - скомандовал Лука Федотов.

Возникло маленькое столпотворение: Леха, наступая на чьи-то пальцы, лез первым, Федор Березин тихо матерился, тряся рукой, Григорий Кутуз, чтя субординацию, ждал своей очереди.

Я покинул подлодку последним. Ей богу, она понравилась. Я бы отправился на ней в кругосветное плавание, если бы на Марсе был сплошной океан.

***

Когда закладывалась Столица мира, решили восстановить остров Котлин. Благо от устья Невы-Москвы-реки на расстоянии двадцати пяти километров находилась большая каменистая гряда, потянувшаяся с запада на восток. Ее насыпали и придали такую же форму, как и на Земле. Потом в порыве энтузиазма возвели форты: Кроншлот, Павел, Милютин, Александр. А на берегу - Петр и Константин.

Так вот, оказывается, нашу бедную "Ижору" перебросило через мол Константина. Она пролетела никак не меньше морской мили и теперь медленно тонула на его рейде. Как только открыли люки, вода стала поступать заметно быстрее, и через минуту мы дружно прыгнули в воду и поплыли в крутым берегам Кронштадта, а "Ижора", издав напоследок глубокий вздох, погрузилась на дно Финского залива, где и покоится до сих пор.