Илья Одинец - Импланты

Тип между тем полез в карман.

«Кастет, — промелькнуло в голове, — впрочем, какая разница. Даже если просто кулаком… сотрясение, а то и прямиком на тот свет».

Алекс между тем вытащил из кармана бумажник, а из него извлек несколько бумажек.

— Держите, Федор. Не подумайте плохого, просто… кроме денег мне больше нечем вас отблагодарить. Да и платок… если не говорите, где живете, позвольте мне хотя бы так отплатить вам за доброту.

«Отвлекает, гад!»

Дворник отшатнулся от Алекса, словно тот протягивал ему не деньги, а гранату с выдернутой чекой, секунды две молча смотрел на молодого человека, а потом побежал.

— Федор! — донеслось вслед, но Сомов не остановился, наоборот, отшвырнул метлу, которая мешала бежать.

Завернув за угол, он нырнул в подъезд, выбежал через заднюю дверь, свернул в небольшой дворик и спрятался за гаражами. Он посидит здесь. За ведром и метлой вернется позже, когда будет уверен, что имплант убрался восвояси. К тому же он так и не успел навести порядок у «Зажигалки», а это значит, Михалыч снова будет недоволен.

«Неудачный день».

Сомов прислонился спиной к холодной металлической стене гаража и закрыл глаза.

День действительно выдался неудачным, даже больше — катастрофическим. Когда Федор вернулся на рабочее место, перед эротическим баром его уже ждали.

— Федька! Где шляешься?! — завопил Михалыч. — Это что за свинство?! Я тебе за что деньги плачу, чтобы ты прохлаждался?!

Сомов знал, оправдываться перед начальником ЖЭКа за случившееся бесполезно, проще подождать, пока у того закончатся силы и сядет голос, но Федору все же стало не по себе. На сей раз, Михалыч сильно разозлился.

— Посмотри на эту помойку! Грязь, мусор, бардак, вонища! Меня владельцы «Зажигалки» за это на суку вздернут! Быстро убрался! Чтобы ни единой бумажки! А потом проваливай к чертовой матери!

Федор открыл рот и выдохнул:

— Вы… меня увольняете?

— Не увольняю! Вышвыриваю вон! Выкидываю! Пинком под тощий зад! И выходного пособия можешь не ждать!

— Но… у меня же дочь…

— Плевать мне на твоего выродка! Чтобы вылизал тут все до блеска и перед хозяином бара извинился!

Этого уже Федор стерпеть не смог. Его могли оскорблять, унижать, бить, плевать в лицо, но никто не смеет называть его доченьку, его дорогую Юленьку выродком.

— Заткнись, — прошипел он.

— Чево?!

— Заткнись! — заорал Сомов. — Не смей так говорить о моей дочери! Ты грязный бессердечный бюрократ! Свинья на подносе! Разожрался за счет таких трудяг, как я! Сам здесь все вылизывай!

Федор бросил метлу и ведро перед бывшим начальником и отправился домой.

Он остался без работы.

«Подонок, — вертелось в голове бывшего дворника. — Сволочуга. И зарплату, небось, зажмет».

Деньги Сомову были нужны, очень нужны, и то, что Михалыч не заплатит за отработанные дни, настоящая катастрофа. Можно, конечно, воспользоваться накопленными сбережениями, но эти деньги — неприкосновенный запас и, увы, в ближайшее время пополнения его не ожидалось.

В подвальном помещении ЖЭКа, где жил Федор, горел свет. Это было добрым знаком. Сомов улыбнулся, трижды стукнул перед тем, как войти, и открыл дверь.

— Папа!

К Федору на шею бросилась белокурая девочка лет шести в полинявшей от времени розовой ночной рубашке. Она была очень худой, ножки и ручки едва толще запястья Сомова, личико осунувшееся, но темно-синие глаза ее улыбались.

— Стой-стой! — запротестовал мужчина. — Не видишь, какой я грязный?

— И плохо пахнешь, — девочка отстранилась, но встала на цыпочки, подождала, пока мужчина нагнется, и звонко чмокнула его в небритую щеку. — Вымойся.

Ванной как таковой в подвале не было, ее заменяла самодельная душевая — отгороженное плотной непрозрачной пленкой пространство с «душем», который представлял собой два связанных друг с другом шланга. Один из них вел к трубе отопления, другой к трубе с холодной водой.

Федор взял сменную одежду — просторную рубашку (относительно чистую и не слишком мятую), старые темно-синие брюки и пиджак с заплатами на локтях, положил все рядом с душевой кабинкой и нырнул внутрь. Вымыться после трудового дня — одно из немногих удовольствий, доступных Сомову, но сегодня долго находиться в душе он не мог, ему предстояло сделать слишком многое, прежде чем наслаждаться маленькими радостями жизни.

Мужчина быстро вытерся и оделся.

— Ты куда-то уходишь? — спросила девочка. Она успела снова лечь в кровать и теперь смотрела на одежду отца с подозрением. — И тебе совсем не хочется спать?

— Хочется, — Федор подошел к дочери и присел рядом. — И спать хочется, и есть, но больше всего хочется, чтобы ты выздоровела. Поэтому мне просто необходимо уйти.

— Зачем?

Сомов вздохнул. Он не хотел говорить дочери, что лишился работы, не хотел ее расстраивать и волновать. Девочке и так приходится несладко — сидеть целыми днями в подвале, выходить на улицу лишь на пару часов под присмотром отца, знать, что каждый прожитый день приближает неизбежное…

— Спи, Юленька. Когда вернусь, принесу тебе вкусненькое.

— Вкусненькое? Обещаешь?!

— Обещаю.

— А что?

— Это сюрприз. А теперь спи.

Федор поцеловал дочь и накрыл ее одеялом. Он решил подождать, пока она заснет, а потом уже уходить. Он не любил прощаний, потому что знал — когда вернется, может не застать дочь в живых.

У девочки было больное сердце. Знакомый врач, обследовав ребенка, настаивал на необходимости срочной пересадки донорского органа или искусственного имплантата, но деньги на операцию Федор не скопил бы и за две жизни. Осознание, что он ничего не может сделать для спасения жизни собственного ребенка, отравляло его существование. Он чувствовал огромную вину перед Юленькой за то, что не может позаботиться о ней, как должно, а отведенные девочке годы она вынуждена жить в темном подвале, и из игрушек у нее только сломанная деревянная собачка без лапы и кукла со стершимися чертами лица.

Сомов старался изо всех сил, но заработать пятьсот кредитов на операцию было выше его сил. Дождаться донорского сердца нереально, а искусственный имплантат обойдется еще в семьсот, а то и в тысячу кредитов.

Федор понимал, что девочка рано или поздно угаснет, она и так уже редко встает с постели и практически не смеется. Однако на самом деле смеяться и радоваться было и нечему.

Сомов отдал бы все за возможность помочь дочери, если не продлить ее жизнь, то хотя бы сделать так, чтобы девочке было, где жить, чтобы она не стыдилась своего старенького платья и поношенных сандалий, и чтобы она никогда не слышала в свой адрес «подвальная девочка» и «дочь мусорщика».

Юленька, наконец, заснула. Федор вздохнул, осторожно поцеловал ребенка и вышел на улицу. Глаза щипало. В кармане осталось полкредита. Этого не хватит на завтрак и обещанный сюрприз, но Сомов поклялся сделать все возможное и невозможное, и купить дочери пирожное.