Николай Бахрошин - Звездный штрафбат

Почему же в нашем двадцать втором веке, до сих пор исчисляемом от Рождества Христова, его «благую весть» понадобилось не только редактировать, но и местами откровенно переписывать? А почему переработан «Коран», «Веды», другие религиозные тексты, священные для целых народов? Почему под запретом оказались не только исламский фундаментализм или такие экзотические культы, как Буду или почитание богини Кали, но и православие, католицизм, индуизм и даже безобидный буддизм?

Причина все та же — оказывается, великие учителя древности слабо разбирались в реалиях современной политкорректности и допускали-таки в своих речах скользкие высказывания, отдающие душком религиозного экстремизма!

Я не говорю уже про такие радикально-тоталитарные системы, как коммунизм или фашизм, но многие философы и писатели прошлого — и те оказались в числе неугодных, согласно последним постановлениям недавно образованной Комиссии Общественного Согласия, как «не предугадавшие насущную необходимость текущего момента»…

Ладно, допустим, по древним философам наш многоуважаемый обыватель-налогоплательщик не станет печалиться. Кому сейчас нужна философия? Зачем она? Потреблять надо, господа хорошие! Потреблять, жрать… и все остальное в рифму! Именно этим должна быть занята голова и прочие органы потребления-переваривания!

Но писателей-то за что — под одну гребенку частыми зубьями? Не они ли, эти древние выдумщики, в конце концов, до сих пор поставляют сюжеты для комиксов и телесериалов, этого нашего излюбленного сиропа пополам с патокой…

Иногда даже возникает крамольная мысль, что наша многоуважаемая Комиссия, призванная, по мнению правительства, сглаживать многие противоречия в обществе, как-то уж чересчур развернулась. Да, мировое правительство, действительно, пытается сделать землян едиными, но пока что это привело лишь к тому, что слова «славянин», «еврей», «араб», «негр» и т. д. начали звучать, как ругательство. Негативная энергия этих слов подсознательно переносится на самих носителей данных обозначений. То есть взамен старых, традиционных — образовалась новая система запретов, в духе современной политкорректности. И запреты эти, похоже, не менее жесткие…

Вот только подобные фокусы в истории уже практиковались не раз и не два. И что получилось? Чем там, по свидетельству очевидцев, вымощена дорога в ад, не этим ли?..

Не хочу, конечно, сказать ничего плохого о политике нашего многоуважаемого государства, но, мне кажется, оно само виновато во многих «неразрешимых» противоречиях, раздирающих сейчас наше общество всеобщего благоденствия. Начав объединение Земли с политики кнута и пряника, мировое правительство как-то постепенно оставило пряник плесневеть на армейском складе, а все больше напирает на кнут, как на самый эффективный и быстрый способ воздействия…

Самое интересное, что человечество и это проходило уже не раз…

Сетевой еженедельник «Космогония»

№ 36(1466) от 20 июля 2181 г.

Редакционное сообщение:

Редакция еженедельника с прискорбием сообщает нашим читателям, что согласно решению Правительственной Комиссии Общественного Согласия, лицензия издательского дома «Космогония» отзывается на неопределенный срок.

Редакция выражает свою уверенность в том, что это недоразумение разрешится в самом ближайшем будущем, и мы опять сможем радовать читателей нашими новостями и комментариями.

Годовые подписчики могут получить обратно остаток денег, сделав сетевую заявку в течение 45 календарных дней со дня выхода последнего номера.

«Еженедельник «Космогония»:

всё свежее и жареное — прямо на стол!»

Планета Орион~2. Тюрьма «Форт Индепенденс».

За четыре месяца до высадки на Казачок

— Давай проходи, не задерживайся! Лицом к стене, говорю! Чего вытаращился, как беременная мандавошка на хрен моржовый?! Вот так и стой, говорю… Руки за спину, нюхалку вниз, глазами по сторонам не шарить, не положено! Или не привык до сих пор, служивый?! Привыкай, пора уже… — довольно добродушно рокотал конвоир.

Он был приземистым, красномордым, вальяжно вышагивал на толстых, кривоватых ногах и колыхал брюхом, как ребенок надувным шариком. В общем, живое воплощение отъевшегося солдата внутренней службы, труса и приспособленца, спасающегося от войны за тихими тюремными стенами.

Еще недавно мы таких даже на порог кабака не пускали, сразу брали за свекольную нюхалку, тыкали рожей в пол и пинком вышибали через первый же проем в стене и даже без наличия такового…

В общем-то, я начинал привыкать. Послушно встал справа от двери камеры, заложил руки за спину и почти уткнулся лбом в прохладную штукатурку. Пока мой страж, насвистывая нечто неопределеннопопсовое, возился с заедающим замком камеры, мне оставалось только созерцать трещины и подтеки перед собственной нюхалкой, попутно совершенствуясь в извечной позе подконвойного ожидания…

Дверь, наконец, поддалась, противно запищав электронным замком.

— Так-так… Вот зараза писклявая… — явно обрадовался он. — Теперь сюда ходи! Да не туда, а туда, в камеру, значит! Да заходи-заходи, служивый, не стесняйся, будь как дома! Потому как тюрьма теперь — твой дом родной! Тут тебе и крыша, и пайка, и Параша Васильевна для облегчения души — все удобства для вас, сволочей, аж завидки берут от такой легкой жизни…

Не знаю, может быть, по его сценарию, мне следовало умильно расплыться от предвкушения грядущего камерного счастья, но я как-то замешкался и восторга не выразил…

Тогда, подтверждая свои гостеприимные тезисы, конвоир подтолкнул меня в спину пластиковой энергодубинкой. С его стороны — тоже вполне мирный жест. Насколько я знаю, в этих дубинках хватает энергии, чтобы оставить от человека одни дымящиеся подошвы, а уж что касается воспитательных ожогов — так бывалые заключенные на них и внимания не обращают. А этот — даже на полмиллиметра рычажок не сдвинул, ткнул, будто обычной палкой, от которой никаких чудес, кроме синяков.

Гуманист! И весельчак, вдобавок, и говорун… Наркоты, что ли, наглотался или просто не протрезвел со вчерашнего? То-то я смотрю, что на его стандартно-очугунелом лице вроде как проступают некоторые человеческие черты… Не просто кирпич, а кирпич с вареньем!

Не дожидаясь повторного тычка, уже с энергодобавкой, я шагнул в камеру. Дверь тут же захлопнулась за спиной с характерным, сварливо-ржавым лязгом.

Удивительно, в тюремных замках уже много веков не водится никакой ржавчины, а лязгают они все так же, как в старину. Или тюремщики специально поддерживают, так сказать, атмосферу? Свидетельствую как бывший историк, это у них получается…

Стоя у двери, я осматривался. Камера была небольшая, десяток шагов по диагонали. Голые стены ядовито-белого цвета хлорки, серый пластик двухъярусных нар, госпожа Параша, как положено, в левом углу перед входом, отгорожена стыдливым, полупрозрачным барьерчиком, высотой по макушку на корточках. Узкое, как щель, окошко наглухо забрано бронестеклом с отчетливой металлической арматурой внутри. Стекло, да и плафон на потолке, настолько засижены мухами, словно они начали это славное занятие еще во времена царя Гороха Первого, передавая его, как традицию, из поколения в поколение. В остальном — безликая, унылая чистота с едким, щелочным запахом жирорастворяющего антисептика.