Николай Бахрошин - Звездный штрафбат

Обычная камера, словом. Типичный образчик тюремно-воспитательного интерьера, каких я немало насмотрелся за последнее время. И явно — не выставочный образец…

В камере уже находились трое. Черные тюремные робы, прилаженные в обтяжку до своеобразного шика, пестрота двигающихся голографических татуировок на всех видимых частях тела — о социальной принадлежности после этого можно не спрашивать. Уголовщина, «блатные» и явно не последние в своей иерархии.

Когда я вошел, аборигены немедленно уставились на меня, не вставая со своих лежанок. Я отчетливо заметил, как на лбу у одного из них закривлялась гибко-черная змейка, спустилась на щеку, переместилась на нос и вернулась обратно. В этой тройке он вообще выглядел лидером — коренастый, лысый, словно валун, он с первого взгляда показался мне каким-то булыжным. Серое, землистое лицо и спокойная уверенность очень сильного человека. Глазки у него были маленькие, острые, плохо заметные под росписью галотатуировок, нос — невыразительной пипкой, а вот губы — неожиданно яркие и пухлые, будто у девушки.

Мм… Черная змейка на лбу… Кажется, это не менее двух приговоров за убийство… Да еще подмигивающий чертик под правым глазом! По уголовным меркам — самый серьезный дядя…

«Ах да, полотенце!» — вспомнил я напутствие бывалых товарищей.

Глянул под ноги. Тюремное полотенце из впитывающего пластика, действительно, было тут как тут, лежало прямо передо мной, согласно древней камерной традиции.

В сущности, я мог сделать четыре вещи — наступить, перешагнуть, обойти или поднять его. Наступить — это заявить о своей принадлежности к воровскому миру, откровенно вытереть ноги — заявка на принадлежность к авторитетам. Перешагнуть — показать себя полным валенком, потому что «честный фраер» чужое полотенце обойдет. А уж поднять — хуже не придумаешь.

Это сразу записать себя в шныри, уборщики и вечные дневальные по параше.

Я сделал пятое. Полотенце я поднял и разорвал одним движением рук. Потом сложил — и еще раз разорвал…

Обрывки я небрежно отбросил в угол. В общем молчании прошел дальше, закинул свой узелок-сидор на верхние нары, сам впрыгнул туда же. Улегся, подложил руки под голову и прикрыл глаза.

Раскрашенные аборигены внизу всё так же напряженно молчали. Их реакцию можно понять. Разорвать голыми руками тюремное полотенце из специального пластика практически невозможно, даже если делать это с азартом и в коллективе. А уж одному…

— Крепкое, крепкое, у нас тут все крепкое… А то повадится каждый рвать на полосы казенные полотенца или, скажем, одеяла, да и вешаться на них. Поди уследи за всеми, — объяснил мне несколько дней назад один из тюремщиков, позвякивая своей зарешеченной логикой, как связкой ключей…

Нет, я не супермен, ничего подобного. И подготовка десантника здесь ни при чем, картинки десантников с квадратными челюстями и шарообразными мускулами, раздутыми от генных инъекций, этих парней, способных щелкать пули, словно орехи, зубами — это для комиксов. В десант, наоборот, не берут раздутых качков, броники хоть и безразмерные, но тоже имеют свои среднестатистические пределы. Просто два месяца назад меня угораздило принять участие в экспериментах по телепортации и даже один раз пройти через порталы.

Что удивительно — я вышел живым. На проходе молекулы, видимо, сложились как-то не совсем правильно, или что-то другое — не знаю, я неожиданно получил нечеловеческую силу рук и спины (это плюс) и простреливающие боли в области шеи и нижнего отдела позвоночника, периодически накатывающие тошнотворной волной (это минус). Программу испытаний быстро свернули, количество жертв признали недопустимым даже для армии, но мне от этого, понятно, не легче…

Краем глаза я исподтишка наблюдал за уголовными. Двое помоложе и пожиже татуировками вопросительно косились на лысого. Один из них вертел в пальцах острое, трехгранное лезвие, которое появлялось непонятно откуда и так же незаметно исчезало в его руках.

Вот ножичек есть, вот ножичка нет…

Ловко!

«Только фокусника с потаенным ножичком мне и не хватало для полного счастья! — вяло мелькнула мысль. — У остальных наверняка есть что-нибудь похожее, это же урки… Конечно, черт с ними, пусть режут, такое настроение, что впору самому в петлю, но уж больно корявая железяка. Такой не зарежешь, а скорее располосуешь, свидетельствую как старый солдат. А это несмертельно, но зато очень больно. И обидно к тому же».

— Вообще-то приличные люди, заезжая в «хату», сначала здороваются и обзываются, — подал, наконец, голос серый авторитет.

Голос был хрипловатым, сипловатым, с характерными угрожающими пришептываниями, а фраза относилась явно ко мне.

— Сергей Киреев, бригада космодесанта «Бешеные» армии СДШ, командир роты разведки, капитан, — представился я. Потом поправился: — Бывший капитан… Разжалован, лишен орденов и воинского звания за преднамеренное оскорбление словом и действием старшего офицера…

— Понятная хавира, значит, герой, говоришь… Значит, не поперло тебе, капитан… — проскрипел лысый.

Я, кстати, ничего такого не говорил. Но если угодно, «не поперло» — это достаточно точное определение ситуации. Впрочем, я не стал ничего объяснять. Промолчал.

— А чего такой борзый-то? Жизни не жалеешь, хевру не уважаешь? — продолжал допытываться уголовный. — Смотри, фраер, крепко оглядывайся, пока зенки еще зекают. Здесь тебе не казарма, капитан, здесь наша воля…

— Слышь, Князь, в натуре, да он еще и русский, к тому же, и офицерик! — подал голос второй уголовник.

— Никшни! — цыкнул на него Князь. — Потом спроворим… — многозначительно пообещал он.

«Ну, потом так потом, — мысленно согласился я. — Хозяин — барин…»

— Да, кстати, господа уголовники, если решите меня ночью зарезать, то делайте это с первого удара. Если встану, то убью всех троих, слово офицера, — честно предупредил я. — Мне все равно терять нечего. А так хоть вас захвачу с собой к архангелам, все доброе дело напоследок.

— Не, Князь, ну ты слышал, в натуре?! Он же, как на пацанов, базлает…

— Никшни, сявый!!!

Внизу снова воцарилось многозначительное молчание.

Тоже дисциплинка!

Я окончательно прикрыл глаза. Жить мне, действительно, не хотелось. Да и не прожить долго, это я прекрасно понимал. Здесь, с этими тремя, я справлюсь, конечно. А когда таких крокодилов будет несколько сотен? Когда действительно навалятся на одного всей своей лагерной хеврой?

Глупо все… Воюю я уже больше семи лет, мог умереть на планетах, в открытом космосе, мог не выйти из телепортационного портала или вывалиться оттуда перемолотым куском мяса, а умирать придется вот здесь или в другой, подобной камере. Потом скажут — получил срок и пропал где-то в лагере… Хороший, мол, был солдат, жалко, что плохо кончил… Эпитафия.