Андрей Гребенщиков - Квартира № 41

Взгляды — голодные, злые — ощущались отовсюду. В прицеле пристальных глаз… Корнет оглянулся — ничего и никого. Руины и белесый туман. Пронзительная, истеричная тишина, вывернутое наизнанку одиночество… До спуска в метро несколько метров. Сергей ждал приступа ужаса и паники — о чем говорил сталкер Кузьмич. Однако — тишина, вездесущая, абсолютная. Ни страха, ни боли. Еще несколько шагов и…

Хотелось оглянуться, запомнить этот странный «наружный» мир — без потолка и стен. Здесь неуютно, кружится голова и захватывает дух. Потерянный рай, откуда человек изгнал сам себя. Тяжелое зрелище — покинутый и разоренный рай.

Впереди черный зев станции. Разинутая пасть выброшенной на берег рыбы. Шаг. Мир за спиной еще существует, однако через несколько шагов он пропадет, растает, как дым. Призрак.

Двое нерожденных — остов так никогда и не возведенной гостиницы «Харбин» и вечно недостроенная телебашня с грустью взирали на одинокую человеческую фигуру, исчезающую в недрах ГЕО.

Гермоворота навсегда застыли на половине пути. Что с ними случилось — заклинило, обесточило, повредило — теперь уже не имело значения. Станция открыта — потому и мертва. Геологическая была обречена с самого начала.

Сколько жизней унесли незакрывшиеся ворота? А сколько душ пожрал новый обитатель — ГЕО? Проклятое место.

Корнет пробирался на ощупь, то и дело под ногами хрустели кости, пару раз он поскользнулся на черепах.

«Гробница и склеп — вот, что такое ГЕО, Свердловская костница! И посреди этого „великолепия“ сидит дракон, или упырь, а может вурдалак?». Наконец показалась платформа, освещенная тусклым «аварийником». Насколько хватало неверного, слабого света — станция была пуста. Пыль и запустение. Необитаемый остров посреди густозаселенного метрополитена, где идет война за каждый квадратный метр жизненного пространства. Здесь этих метров было с избытком — огромная станция. Роковая. Проклятая радиацией и её адскими порождениями.

— Я — Сергей Ремешов, я пришел.

«Здравствуй, Сергей Ремешов», — ответ пришел мгновенно, родившись прямо в голове. — «Благодарю, что ожидание не затянулось».

— Ожидание? Меня?

«Ты должен был прийти, как и все остальные, кого я звал… „в гости“. Однако прочих до последнего держал страх, многие даже пытались избежать „встречи“. Ты пришел сразу — это делает тебе честь».

— Меня звал не ты, ко мне приходил ангел.

Короткий смешок: «Иногда ангелы подрабатывают курьерами».

— Кто ты, — серьезно спросил Корнет. — Если даже ангелы у тебя на побегушках?

«Не стоит обижать Посланников… А кто я… Тебе ведь рассказывали обо мне, так как ты думаешь, кто я?»

— Убийца, Пожиратель душ? — неуверенно, однако с вызовом заявил Ремешов.

Смех. «Ангелы не работают на убийц. Разве что только падшие. Твой Ангел был похож на падшего?»

Сергей резко мотнул головой.

Вздох. «Твой Ангел прекрасен… и совсем не достоин сомнений… в служении кровопийцам».

— Тогда кто же ты на самом деле? Я слышал, ты отбираешь душу за проход к Бажовской, умертвляешь лучших людей, губишь детей и их матерей! — пылко воскликнул Корнет.

Снова вздох. «Если так, зачем ты пришел сюда? Страдаешь суицидами?».

— Я ищу девочку…

Голос задумчиво произнес: «Настю…»

— Ты знаешь, где она, ты видел её?! — Корнет, сбросив одним сильным движением защитную маску и обнажив испуганное, потерянное лицо безумца, кричал. И крик был страшен… потерянной и обретенной надеждой, отчаянием, безграничной, нечеловеческой болью.

Голос молчал. Долго, целую вечность. Наконец звук родился вновь:

«ГЕО — это обитель. Моя обитель. И никого более. Здесь бывают гости, бывают… посетители… бывают грешники, праведники, ангелы, дети… Но никто не задерживается надолго. У каждого свой путь. Одним предначертана Бажовская, другим — освобождение, третьим — служение».

— Освобождение — это смерть, да?! Что ты сделал с Настей?!!! — Сергей уже не кричал — хрипел.

«Я видел Виталика…»

Сергей больше не мог говорить, горло не слушалось, глаза застилал водянистый туман. Только шепот:

— Виталик умер…

«Да, Сережа, Виталик умер. Как герой, маленький, но очень отважный герой. И… я проводил его, указал правильный путь».

— Он… на Бажовской? — севший голос Корнета дрожал.

«Глупые сталкеры восхваляют Бажовскую, рвутся туда как умалишенные… кое-кого я останавливаю — типа твоего приятеля — неблагодарного Кузьмича. Хороший он мужик, добрый, сердце золотое, но дурак дураком, и упрямый жутко к собственной дурости. Сейчас вон опять собрался сюда — тебя выручать.

Редких сталкеров веду истинной дорогой. Но чаще алчные любители приключений получают желанное — проход к Бажовской. И за блеском вожделенных сокровищ не замечают они, что идут дорогой проклятых… Черная душа, изъеденная пороками и низменными страстями — слепа…»

— Ты играешь в Бога! Решаешь, кому жить, а кому… — Корнет не договорил.

«В Бога? Ты не знаешь, про что говоришь. Ты, брошенный умирать в безродных, пустых землях — без права на помилование, без права на наследство и потомство, о чем ты говоришь?!» — Голос гремел, перекатывался в бетонных тоннелях, содрогался раскатистым эхом. «Какого Бога ты поминаешь? Жестокого, бессердечного тирана, кинувшего людской род на произвол стервы судьбы? Или доброго, всепрощающего хирурга, со слезами в вечно грустных глазах, вырезающего безжизненный плод из чрева матушки Земли? Нет здесь Бога, нет! А может никогда и не было».

«Я не распоряжаюсь чужими жизнями», — ярость, внезапно родившаяся в Голосе, так же внезапно сменилась отстраненным равнодушием. «Моя задача — сортировать души, направлять их уготованной дорогой. Но эту дорогу каждый мостит себе сам…

Вот взять твоих знакомцев — бабу Галю, хохла и преподавателя — Ивана Леонидовича…»

— Ты их знаешь? — удивился сбитый с толку Ремешов.

«Всякая „освободившаяся“ душа стремится — волей или неволей — на ГЕО. Они были здесь. Иван… Леонидович оказался очень приятным собеседником».

— И куда ты его отсортировал?

«Дурацкое слово — сортировка… Только что „играл в Бога“, а теперь опустился до Сортировщика», — в голове Корнета раздался смешок. «Твои товарищи пошли разными дорогами. Хохол — как и положено редкостной гниде — тупой и безмозглой — на Бажовскую. Иван Леонидович ушел так никогда и не вырытыми тоннелями Калиновки, а баба Галя…»

Корнет не сдержался и перебил:

— Я слышал про Калиновскую линию, однако…

«Она была самостоятельной, состояла из нескольких станций на северо-востоке города и когда-то должна была влиться в общую сеть через Театральную и Геологическую».

Голос замолчал на несколько секунд.