Михаил Попов - Огненная обезьяна

— Готов. — Сказал кто-то в мгновенно наступившей тишине. Следом прозвучал выстрел. Пуля попала молодому японцу в висок, выломила с другой стороны целую дверцу в голове и обрызгала кровью, строй пленников.

— Н-да. — Сказал ротмистр Родионов, пряча пистолет за пояс. — Не удивился, если бы мне сказали, что именно этот парнишка и порезал тогда в избе наших полковников.

Весь драматизм, и скрытый и явный, был рассеян этим выстрелом. Солдатики начали медленно и бесцельно разбредаться в стороны. Пленных развернули в походный порядок и погнали куда-то сквозь цветущий вишневый сад.

К задумчивому поручику и покуривающему ротмистру подошел невысокий курчавый пехотинец с непонятною улыбочкой на лице. Фурцеву показалось, что он где-то уже видел этого воина, и что-то с ним было связано.

— Так что, пора, вашбродь. — Доложил курчавый.

— Что там? — Спросил Родионов, не вынимая сигарету изо рта.

Пехотинец стыдливо ухмыльнулся в кулак.

— Пожалуйте, надругаться.

— А-а, — неожиданно взбодрился ротмистр, — конечно же! Идем Фурцев.

— Куда?

— Идем-идем, победитель! И возьми еще парочку своих, отличившихся. Поощрение! Ну, и справедливость навести. Сколько их там? — Спросил он у курчавого.

— Да, домиков пять стоит.

— Я Ляпунова возьму, у него брата зарубили, ему бы надо. А ты (капитану) захвати обязательно этого артиллериста, что бомбы добыл. Герой-спаситель.

— Будкин. — Машинально сказал Фурцев.

— Во-во. — И ротмистр решительно зашагал вслед за курчавым солдатиком, который показывал дорогу.

— Послушай, чудо-богатырь, а ты откуда знаешь, куда это надо двигаться?

Чудо-богатырь объяснил, что тому полчаса назад, когда отошел он по малой нужде за вон те деревца в цвету, предстал ему внезапно человек в черном плаще и велел идти за ним.

— Пошли мы по тропинке, вокруг холма, а там открылся пруд красивый с островками, а на них домики, стены как из решетки с бумагой. А внутри, как я понимаю, дамочки.

— Правильно понимаешь. Я сам должен был догадаться. Знаешь, Фурцев, когда ты после персидских колесниц валялся с приступом кровавого поноса, мы с Ляпуновыми хорошо пошерстили такой, небольшой гаремец. Я считаю, правильное правило, победил — пользуйся. Хотя, там далеко не сплошь красавицы. Так же, как в строю у нас, не сплошь Гераклы. Но одну, две цыпки в теле всегда можно подобрать. Самая сочная персиянка досталась, помниться, Грузинову. Тогда он был не артиллерист, а начальник лучников.

Фурцев вспомнил, где видел курчавого солдатика. Это над ним смеялись самураи там, на берегу.

— Как тебя зовут?

— Меня. Мусин фамилия, Василий.

Мусин, Василий, ничего смешного, подумал автоматически Фурцев.

Тропинка сделала последний поворот, и открылось взору победителей место ослепительной живописности. Как будто ожил внезапно самый талантливый рекламный плакат, зазывающий в путешествие в страну Солнечного Корня. Грациозно захламленный разнокалиберными камнями пруд кристальной, целебной воды, от вида которой одухотворяется взгляд. Меж каменными островками мостики, переброшенные волей тихого гения естественности. Изящно искаженные деревца, невесомые строения, с полуотодвинутой входной дверью. Чуть виднеется таинственная, экзотическая тишина там внутри. Ни одной женщины не заметно, но чувствуется, что они тут есть, и уже осведомлены о своей судьбе.

— Ну что, орлы-победители, надругаться подано! Пошли!

Родионов пнул ботфортом сосновую шишку, она полетела в пруд, разбив робкое отражение мира державшееся в нем. Ротмистр грозно и развязно взошел на первый мосток, и за ним повалила вся рать. Ляпунов, Мышкин, Будкин, еще какие-то жарко дышащие мужики.

На какое-то время Фурцев остался один посреди этого маленького, игрушечного городка. Справа, слева, сзади из стоящих на разном отдалении домиков доносились звуки. Выяснилось, что мужчины очень различаются по тому, как они приступают к изнасилованию. Кто-то, горяча себя, сквернословил и воинственно грохотал по аккуратному строению каблуками; кто-то отвратительно-успокаивающе исходил словесной слюной, снимая лосины; кто-то кряхтел и кашлял, давя приступ неожиданной неловкости. Женских голосов слышно не было, отчего происходящее казалось таким же игрушечным, как и сам поселок. Хотя, какие тут игрушки, отдерут по полной программе и не по одному заходу, да еще и приятелей назовут, подумал Фурцев, и не ощутил в себе никаких моральных содроганий. Нет, все же, мелькнуло что-то вдалеке и как бы за кулисами души. Навстречу хромому, суетящемуся сомнению вышел полнокровный аргумент: а если бы нас порубали замечательными самурайскими сабельками, то терпеть пришлось бы нашим бабам в каком-нибудь специально отстроенном берендеевском тереме.

Над головою что-то зашуршало, и сверху посыпался мелкий древесный мусор. Фурцев поднял голову — белка. Сидит на ветке сосновой и чешет щеки. Интересно бы знать, каких кровей животное, наших или ворожеских, совсем уж праздно подумал капитан. Когда он опустил голову, то увидел перед собою маленького старичка-японца в белой одежке, со стянутыми на затылок волосами. Подкрался бесшумнее белки, однако. На губах чуть заметная улыбочка. И говорит, кланяясь.

— Итеррасяй.

— Что? — Спросил Фурцев.

— Итеррасяй. — Повторил старичок, поклонился и показал в сторону домика, привлекательно виднеющегося меж сливовым деревом и сероватым валуном. Понять хлопоту старичка было нетрудно — в домике находится наготове мадам не охваченная общим напором надругательства.

Капитан усмехнулся, и не сачканешь. Что ж, Федор Иванович, надоть иттить, как сказал бы Мышкин, который сейчас справно и ладно надругивается вон в том домике у самого мостика. Его-то гейша будет довольна.

— Ну, веди, батяня. — Хмыкнул Фурцев. — На войне, что называется, как на войне.

Старичок понял, что его поняли, и чуть ли не обрадовался. Засеменил, показывая дорогу. Что за нация, прости господи, промелькнуло у капитана в голове уже настраивающейся на другое. Ну уж такое почтение к порядку. Если положено отдать под ссильничанье оговоренное количество дамочек, так они проследят, чтоб ни одна не уклонилась, не схитрила.

Проходя мимо валуна, капитан похлопал его, как бы слегка извиняясь перед ним, как перед местным мужиком. Извини, мол, браток, но что должно быть сделано, сделано будет. И тут же подумал, а какова она, японочка, то есть. Неужели он обязан, если окажется старой узкоглазой жабой?

Дверь была полуоткрыта, как и у всех прочих домиков. А ведь это хитрость, если вдуматься. Какое же это насилие, когда, почти по приглашению. И если к тебе вот так, хотя бы с внешней приязненностью, то и зверствовать немного неудобно.