Борис Сапожников - Звезда и шпага

Мы столкнулись с казаками с башкирами. Я, как сумасшедший, орудовал палашом, круша направо и налево. Под тяжёлым клинком его падали враги. Мелькали узкоглазые лица башкир и бородатые — казаков. Мне было всё равно, кого рубить. И я рубил. Как безумец, берсерк из скандинавских легенд, не думая о себе, лишь бы убить ещё одного врага. А за ним ещё одного, и ещё, и ещё. Враги падали, тяжёлый клинок палаша ломал их лёгкие шашки и копья, но почти каждый цеплял меня. Мундир давно превратился в окровавленные лохмотья, шляпу я потерял ещё в схватке с гренадерами, палаш изрублен, больше похож на пилу, но это и хорошо — тем более страшные раны будет он наносить врагам.

И казаки дрогнули. Не ожидали они такой ярости, такого безумного напора от кавалерии разбитого корпуса. Они развернули коней и помчались прочь. Мы не стали их преследовать. Сил не было. Да и подступала уже к нам пугачёвская пехота — заводские с крестьянами и пешие казаки. От поступи их, казалось, дрожала земля.

— Довольно, господа, — вскинул палаш Михельсон. — Полк, отступаем!

И, развернувшись по широкой дуге, мы помчались прочь от поля боя. Поля нашего величайшего поражения за всё время войны с Пугачёвым.

— Как же так, бригадир?! — бушевал Пугачёв. — Что ж это выходит?! Твои солдаты целы, а казаков — с гулькин хрен! Разбили их ко всем чертям!

— А кто виноват? — пожал плечами Кутасов. — Я виноват, что Михельсон сумел разделать ваших, Пётр Фёдорович, казаков и башкир Арсланова. — Салават Юлаев вернулся под Уфу, организовывать террор в окрестностях города, а командование башкирами в армии Пугачёва принял старшина Кинзя Арсланов. — Вы так считаете?

— Белобородов погиб, — прогудел Пугачёв, — Арсланов тяжело ранен. Яицких казаков в армии хрен да ни хрена. — От душевного потрясения «император» потерял всю свою немецкость, в нём теперь был отлично виден не фальшивый надёжа-государь, а лихой донской казак, не гнушающийся крепким словцом. — Одни твои рабочие с крестьянами остались, какой же теперь казацкий государь.

— Придут к вам казаки, Пётр Фёдорович, — Кутасов поймал себя на том, что ему было даже немного жаль Пугачёва, настолько подавлен он был, не смотря на разгром михельсоновского корпуса. — Узнают о победе — и придут. Да и лейб-казаки Мясникова остались, в конце концов.

— Поди прочь, бригадир, — тяжко вздохнул Пугачёв. Он склонил голову, подперев её могучим кулаком. Кутасов поспешил покинуть его покои в недавно занятом казанском кремле.

Гарнизон его не стал долго обороняться. Не было у них для этого сил. Солдаты в вечер после боя быстренько перебили офицеров и несогласных унтеров и открыли ворота Пугачёву. Таков был итог. Но предводителя восстания угнетало то, что Михельсону удалось напоследок почти полностью перебить его кавалерию.

— Да уж, — вздохнул Кутасов, на выходе из царской палаты в кремле он встретил Омелина, — чему быть того не миновать. Хоть и разгромили мы Михельсона, но Белобородов голову здесь, всё равно, сложил.

— Это глупый фатализм, Владислав, — решительно заявил ему комиссар. — Белобородов погиб потому, что считал, победа уже у него в кармане. Думал, Михельсон побежит, а его казаки будут легко рубить карабинеров и драгун на всём скаку, до седла. Вот что погубило казачьего полковника, но никак не судьба или там фатум.

— Хорошо сказано, Андрей, — усмехнулся в отросшие усы комбриг. — Ты так скоро и до Господа Бога доберёшься — объявят твои комиссары, как в семнадцатом, что его нет, и всё. — Он подмигнул Омелину с какой-то хитрецой, которой раньше за ним не водилось. — Михельсона мы всё-таки разгромили, хоть и дорогой ценой, — вернул он в деловое русло разговор, — теперь надо уговорить Пугачёва идти на Москву.

— Он это и без того всем обещал, — напомнил Омелин. — Тогда, — именно это слово они употребляли для обозначения событий, имевших место в их прошлом, — его остановило поражение, нанесённое Михельсоном при Казани, теперь же дорога на Москву, можно сказать, открыта.

— Нет, Андрей, — они уже покинули «царские палаты» казанского кремля и теперь шагали по улицам города, носившим следы до сих пор идущего грабежа, — не само поражение важно. Главное то, что потеряно было ядро его войска — яицкие казаки во главе с Белобородовым. Также случилось и теперь, карабинеры и драгуны Михельсона перебили почти всех конных казаков, остались только пешие — из нищеты, так сказать, казачьего пролетариата. Ну, и Лейб-казачья сотня Мясникова. — Кутасов снова прошёлся пальцами по густым усам, что означало у него крайнюю степень волнения. — Пугачёв далеко не глуп и не доверяет нам, как и детищу нашему рабоче-крестьянским батальонам. Он, как бы то ни было, представитель совсем другого класса — и как всякий казак привык с презрением относиться к землеробам и заводским рабочим. Те отвечают казакам, можно сказать, полной взаимностью. Сейчас, пока идёт война, они дерутся плечом к плечу, но после победы все их разногласия обострятся с новой силой. Так было хотя бы с теми же гуситами. Стоило разбить всех врагов, отразить несколько крестовых походов, как они тут же раскололись на несколько фракций, готовых вцепиться друг другу в горло. Все эти сироты, оребиты, табориты и прочие. Пугачёв лишился своих казаков, верных безоговорочно только ему одному, и теперь готов сменить направление удара, двинув войска на юг, к Дону. Основная задача лежит на тебе и твоём политотделе. Наш царь-император должен понять, что если он прикажет изменить направление движения армии, она может и взбунтоваться. По войску надо пустить нечто вроде клича: «На Москву!»; и никак иначе.

— Поработаем над этим, — кивнул Омелин, — но, думаю, против законного царя войско не обернётся. Не семнадцатый год на дворе, когда только ленивый не хаял Николашку последними словами. С этим бороться бессмысленно.

— Но надо бороться, Андрей, надо! — слишком громко сказал Кутасов, правда, никто не понял о чём он, бродившие без особой цели по городу повстанцы — население его, что ещё оставалось в живых, предпочитало сидеть по домам, носа на улицу не высовывая — обернулись на бригадира и комиссара и пошли себе дальше, лишь некоторые плечами пожали. Мало ли что на уме у этих странных гостей их государя. — Как же нам тогда бороться с самодержавием, погубившим Россию?

— Рано с ним ещё бороться, — комиссар старался говорить как можно тише, ведь обсуждали они такие вещи, о которых и думать-то было опасно. Узнай Пугачёв, что готовят ему верные военачальники, лишил бы их жизни быстро и беспощадно. — Рано, Владислав. Пока идёт война, всё войско, весь народ, сплотилось вокруг Пугачёва. Кто мы такие для народа? Никто. Нет нас. Крепостные бегут к Пугачёву, готовят восстания, чтобы открыть ему городские ворота, целые деревни поднимаются, стоит заслышать о нём. Только о нём, чудом воскресшем императоре Петре Третьем, «казацком царе». Ведь втайне очень многие крестьяне мечтают стать вольными казаками, лихими разбойниками, грабить барские усадьбы, растаскивать по домам их добро. И все эти помыслы у них, так или иначе, связаны именно с именем Пугачёва. Лишись мы его сейчас, все усилия пойдут к чёрту.