Дин Кунц - Симфония тьмы

— Я думала, ты не успеешь, — сказала она, протягивая к нему руку.

— Дракон вздумал игры играть — подлое пресмыкающееся!

— С дороги! — рявкнула Воробьиха, прыгая по-птичьи перед лежащей девочкой-женщиной. — Время пришло. Схватки. Боль. Я знаю, когда приходит время.

И, словно по команде, Незабудку передернуло — начались схватки; лицо так перекосилось от боли, что Силачу стало страшно смотреть на нее.

Но её ногти впились в мозолистую кожу его ладони, и ему пришлось смотреть.

Воробьиха вытолкала Силача с Драконом за дверь, потом повернулась к аудиорецепторам встроенной в стену огромной компьютерной системы — робота-доктора.

— Она рожает, доктор. Способен ты ей помочь?

— Аборт потребует…

— Нет! Аборт исключен. Ты поможешь ей родить?

— Могу я взглянуть на пациентку? — спросил робот сиплым, не допускающим возражений голосом.

Воробьиха вдвинула операционный стол в проем посредине робота-доктора. Теперь Незабудку не было видно.

— Я могу оказать помощь, — объявил компьютер.

— Ну? — спросил Силач у Воробьихи.

— Что — ну? — ответила она вопросом на вопрос.

Ее черные глаза были окружены паутиной тонких морщин возраста и усталости, да и хитиновый клювоподобный ободок, заменяющий ей губы, с годами превратился из черного в серый.

— Ну ладно, что нам дальше делать?

— Сядем на пол, — сказал Дракон. — И подождем.

Они сели ждать.

Гил заглядывал Тише в глаза, пытаясь найти в них какой-то намек на ее истинные мысли, и гадал, имеет ли он право втягивать девушку в эту историю. В конце концов, это его настоящий отец отдал сына, чтобы помочь революции, это его прошлое требовалось разузнать и это его проблемы предстояло решить. В один день мир перевернулся вверх тормашками, пошел кругом и оставил его стоящим вниз головой и задыхающимся без воздуха. Музыканты были, теперь он знал это точно, извращенным и мерзким сбродом; однако не выяснится ли, что популяры, которые с такой легкостью могут отдать своего сына, а потом с такой же легкостью перевернуть с ног на голову его новую жизнь, еще хуже, чем музыканты? Не является ли эта бездушная черствость проявлением черной стороны характера популяров, их изнанки, столь же мерзкой, как у музыкантов?

Ладно, как бы ни обстояло дело, его ли это личная проблема, или же в ней, как в фокусе, сошлись проблемы общества в целом, он должен рассказать Тише, он обязан все рассказать ей и включить ее в свои планы. Они с ней так полно слили вместе — пусть и слишком быстро — свои тела, души и разумы, что стали единым целым, новой структурой, суммарные свойства которой больше, чем если брать по частям…

Заканчивая объяснения, Гил сказал просто:

— Я не прошу тебя обязательно ввязываться в революцию, хотя ты можешь это сделать, если пожелаешь. Главное, я хочу, чтобы ты была рядом со мной.

— Конечно, — сказала Тиша.

Гил вздохнул, взял в ладони ее лицо, собрался поцеловать и вдруг подумал, что, может быть, это слишком дешевый жест.

Вместо этого он произнес:

— Я думал, ты побоишься.

— После Столпа нам с тобою бояться уже нечего, — в ответ сказала она.

— «Король эльфов», — пробормотал Гил, погружая пальцы в ее волосы.

— Что?

— «Der Erlkönig» Шуберта. Баллада Гете, переложенная на музыку.

— А-а! — поняла Тиша. — А для меня это «Ночь на Лысой горе» [19] Музыкальная картина для симфонического оркестра М.П. Мусоргского; в обработке Н.А. Римского-Корсакова известна под названием «Иванова ночь на Лысой горе». .

— Вполне подходит.

Молодые люди добрались до сада неоновых камней и спрятались в рощице деревьев, чтобы не попасться на глаза случайному прохожему. Осмотрелись, решили, что действительно остались одни и никем не замечены, и прошли за последний ряд камней, карминное сияние которых только начинало пробиваться в этот ранний вечерний час. Дальше лежал пустырь между городом и развалинами. Они еще могли передумать, могли повернуть назад, как повернул Гил днем, повернуть и побежать, удрать обратно к безопасности неоновых камней, к покою упорядоченного общества, которое эти камни символизируют… Но они не повернули, даже не замешкались ни на миг.

Гил с Тишей вошли в развалины, держась за руки, настороженно ловя каждое движение, самый легкий звук, не вызванный их шагами или дыханием. Среди разрушенных зданий вечер оказался намного темнее, в воздухе тяжело висела кирпичная пыль и вонь сгнившей пищи. Гил оглянулся на десять пологих холмов с десятью Башнями, где наследники Владисловича лежали в своих сенсониках, стерильные и бледные, пока черная хватка похоти раздирала их чресла в поддельной страсти. Слишком многое там неправильно. Он смотрел и не мог понять, почему до сих пор не ощущал своей несовместимости с обществом музыкантов. Он не был хорошим музыкантом (хоть с маленькой буквы, хоть с большой) просто потому, что не принадлежал к их культуре кровно и гены его не подвергались их манипуляциям. Он даже не прошел сглаживающей шлифовки в камере затопления.

— Может, надо было взять щиты, — сказала приглушенным голосом Тиша.

— Они ждут меня, — ответил он. — Должны ждать. Нам ничего не грозит.

— Но ведь популяры…

— Считаются дикарями, — закончил он за нее фразу. — Но нас учили неправильно. Они должны быть на свой лад дружелюбными, разумными и цивилизованными. Идем, ночь наступает быстро.

Они двинулись дальше в развалины, перебрались через раму металлического дивана на воздушной подушке — ржавый и скрученный за столетия скелет, который все-таки еще можно было узнать. Прошли дальше — может быть футов сто, — и тут им навстречу шагнул безлицый популяр. Он протягивал к ним руки движением, которое наверняка считал дружеским.

Тиша от неожиданности подпрыгнула. Гил схватил ее за руку и притянул к себе. Он уже успел днем оскорбить это бедное создание, сбежав от него в панике, и не собирался снова показывать себя таким невоспитанным. А кроме того, этот призрак, по-видимому, ждал его, чтобы проводить куда-то.

— Я — Гил, — сказал он черному существу, чувствуя себя нелепо, как будто обращался к ветру или дереву.

— Меня зовут Смола, — ответила черная фигура.

— Тиша, — назвала себя девушка; голос ее прозвучал неуверенно.

— Если ты пойдешь за мной, — сказал Смола, — я отведу тебя к твоим родителям.

Гил кивнул.

Призрак повернулся и заскользил среди мусора и обломков. Им пришлось прибавить шаг, чтобы не отстать. Он вел их через совершенно невообразимые руины, мимо огромных куч камня, известки и металла, колоний грибов, буйно лезущих из гнилого дерева, лужиц застывшего стекла (то разноцветного, то непрозрачного). Попадались неузнаваемые раздавленные предметы, некоторые, по-видимому, лежали вверх ногами, другие были расплющены о стены еще стоявших зданий, словно ползучие насекомые, пришлепнутые гигантской мухобойкой.