Владимир Чистяков - М.С.

— Cuique suum, как сказала бы Марина, каждому своё. При чрезвычайных обстоятельствах действенны только чрезвычайные меры. Когда речь идёт о жизни и смерти страны. Тогда такие как она, берутся за дело, берутся, прекрасно зная, что их проклянут очень и очень многие. Такие люди есть всегда при становлении или гибели великой идеи. Они не боятся никого и ничего. Они абсолютно холодны и безжалостны, ибо Великая Идея для них превыше всего. Они способны кого угодно поднять на борьбу. Они в совершенстве умеют ненавидеть, и всех людей делят на два сорта — своих и врагов. В их слепой вере в идею их сила. Они способны как расстреливать безоружных, так и первыми подниматься в штыки. Они…

Но их беда в том, что большинство из них не способно заметить, что их время прошло.

И часто это приводит к трагедиям. И их начинают травить все. Они просто не вписываются в этот гладкий, прилизанный и счастливый новый мир.

Но если уже и над этим миром нависнет смертельная угроза извне или изнутри. То остаётся только молится, чтобы в этом мире ещё остались такие люди, ибо без них он обречён.

Ну, а третий — люди, исповедующие предписанные на сегодняшний день взгляды. Это самая поганя категория. Ибо для них превыше всего именно собственная выгода. И они ради неё продадут и предадут всё, что угодно. Но шкура у них такая, что они могут мастерски притворяться, и кем угодно — монтаньяром, карбонарием, нацистом, демократом, большевиком. И их сложно разглядеть. А они зачастую достигают весьма и весьма высоких постов.

— Сашка, а ты когда-нибудь кавалерийскую атаку видала? — глядя ей прямо в лицо мутными пьяными глазами спросила Марина.

— Иди проспись! Где она могла это видеть, — злобно почти кричит Софи.

— Ты меня… ик не прерывай!

Софи грохнула кулаком по столу.

— Достала! До чёртиков уже допилась. И всё хлещешь.

— И буду… ик хлестать. Слишком уж большой здесь свинарник. Почти как у нас, но хуже.

— Да, здесь конечно не рай, — мрачно соглашается Сашка, — но ты всё равно слишком много пьёшь.

— Ха, теперь и ты взялась мне мораль читать, ну, читай, послушаю, давненько я ничего новенького не слыхала.

— Я не буду тебе ничего читать. Такого права у меня нет. Ты слишком многое пережила, и я могу тебя понять.

— Понять, понять, ну понимай. — Марина снова наливает себе и залпом выпив, продолжает, — А что до кавалерийской атаки, то это наверное самое страшное, что может увидеть человек. Это по-настоящему страшно. Но я к тому времени уже давно научилась прятать свой страх. Их лава шла на нашу. Пан или пропал. Им не было пути назад. Для меня это был уже не первый кавалерийский бой, но запомнила я именно его. Знаешь почему? Я не знаю, сколько было между нами метров, когда он меня узнал, узнал маленькую дьяволицу. И когда он меня узнал, то я увидела, что на меня летит уже не живой человек. Он выронил шашку. Ему было страшно, потому что он узнал меня, Марину Херктерент. Я его не убила. Вроде. Шашкой плашмя дала. Или это не в тот раз было? Но и среди пленных я его не видела.

— Ты ещё ей похвастайся, что с пленными потом сотворила. Я ведь политикой тоже интересовалась, и знаю кое-что о твоих… похождениях. И об этом, и о последующих.

— А могу и похвастаться, — с вызовом говорит Марина, — Расстреляла я их. Всех… Поголовно! Сто пятьдесят шесть свиных рыл. В тот раз. Это уже были не люди. И не стыжусь этого. Ибо после того, что они творили, никто из них жизни не заслуживал.

— А кто ты такая была, что бы столь легко жизнью и смертью распоряжаться? Тоже мне, имперский суд последней инстанции!

— Тебя туда надо было. Да чтобы ты, чистоплюйка, на годовалого младенца, которому голову о камень расшибли, полюбовалась бы, да на мать его, беременную, с распоротым животом посмотрела бы, да мужа её с отрезанными половыми органами и выколотыми глазами, да ещё одного их ребёнка, который спрятаться успел, и всё, понимаешь ВСЁ видел. Пятилетний! И там пол деревни было перерезано. Или повешено. Или заживо сожжено. Повидала бы ты это всё. И что бы ты тогда запела? А? Очень бы хотела я знать!

— У сестрёнки есть бзик на тему оценки людей — Марина привычно пьяна. И разглагольствует. Хотя Сашка подозревает, что ей надо казаться вечно пьяной, чтобы иметь возможность говорить всем гадости. И смотреть на реакцию людей. А назавтра утром спрашивать, что вчера было. Всё-то она помнит. Но сейчас Марина пьяна ровно до состояния лишь бы кто тебя слушал. В данном случае, Сашка. — А людей Софи оценивает следующим образом. Ровня для неё любой, кто сбил десять самолётов. И становится ровней в момент подтверждения десятой победы. До этого человека для неё просто не существует. И плевать, какой титул, или сколько денег. Десять самолётов — это своеобразный критерий — человек что-то может. Доказал, что он человек. Она установила этот критерий. И всегда ему следует. Ты, к примеру, ему полностью соответствуешь. Гордись! Сонька тебе десяток истребителей насчитала!

— Жаль, что меня не было здесь в том поганом девяносто первом году.

— И что бы ты сделала? Стадо тогда людей слушать было не в состоянии. Ему пытались объяснить, что из этого выйдет. Но другие мысли владели стадом тогда.

— Не говори мне о стаде. Я с ним прекрасно знакома. Гораздо лучше, чем ты. Но будь я здесь, — и как-то странно изменилось её лицо при этих словах, — будь я здесь, — повторяет она зачем-то — количество жертв путча не ограничилось бы тремя недоумками, спьяну загремевшими под танк. Я и без танков дел наворотить была в состоянии. Ох, и переложила бы я этой обожравшейся водки толпы у Белого дома, порядком бы переложила. А там штабелями их надо было класть. Как собак бешенных. И фонари разукрасить как следует. Опухоль бесполезно лечить. Её резать надо было! Калёным железом жечь!

— А смысл во всём этом? Сама знаешь, героизм одиночек бесполезен. Ты бы ничего не изменила.

— Я по крайней мере, оказалась бы почти единственной, кто встал на защиту своей страны с оружием в руках. Я просто так стреляться бы не стала. Это ведь вполне достойно, быть последним солдатом империи.

— И сама бы ты умерла бессмысленно.

Глаза Марины сверкнули огнём. Очень медленно и с расстановкой она проговорила:

— Хрен бы меня кто поймал. Нету здесь уже таких спецов. Перемёрли уже все. А все нынешние оптом одной нашей Бестии в подмётки не годятся. Их грёбанные спецслужбы, всемогущие только в боевиках, все эти ФСБ, МВД да прочие ОМОНы на деле собственный *** в штанах не найдут. Не им меня в большом городе ловить. Я в городе — как зверь в чаще. А при тогдашнем бардаке может, и из головки кого-нибудь повезло бы грохнуть. Очень не люблю я смотреть, как гибнет империя. И умирает цивилизация. Не могу я оставаться безучастной. Только и всего. И может, ещё придёт время таких, как я.