Андрей Марченко - Литерный эшелон

– Как вы свой броненосец именуете?..

Над названием заспорили: Данилин хотел его назвать в честь Всеслава Брячеславовича, именующегося также как Волхв.

– Что за название? – возмущался моряк. – Вот, скажем, куда лучше «Иван Калита» – Великий Князь Московский, собирателя земель Русских? А у вас кто? Князь удельный, стыдно сказать – белорус, и по прозвищу – колдун, ворожбит, наверное даже и чернокнижник!

– Так и он был Великим князем, только Киевским.

– Был. Но престол захватил мятежом, поправ право престолонаследования.

– Все не так! Когда мятеж был, сиречь первая русская революция, он в тюрьме прозябал. И после нее был избран миром. Он первый демократически избранный князь! Князь-революционер!

Но в личности Всеслава Андрея привлекало и другое: Всеслав Брячеславович прожил жизнь беспокойную, но по тем временам непозволительно долгую, оставил после себя многочисленное потомство. И еще: когда мир допекал его, мог исчезнуть, закутавшись словно в плащ, в туман ночной…

Разговор прервался: внезапно послышался звук знакомый, но будто бы лишний. Андрей огляделся, пытаясь вспомнить, откуда он ему знаком. И вдруг вспомнил: это же авиационные двигателя.

Когда над лесом появился бомбардировщик, Андрей крикнул:

– Берегись! Воздух! Прячься!

И сам первый нырнул под платформу остановившегося товарняка.

Перекатился по шпалам, достал «Браунинг» и успел сделать три выстрела, но промазал.

Тяжелый четырехмоторный бомбардировщик шел прямо на станцию, на бронепоезд.

Вот сейчас, сейчас рухнут бомбы и все наполнится взрывами, скрежетом рвущегося металла, криками… И все, что остается тем, кто на земле – молиться. И непонятно, дойдут ли сейчас молитвы, потому что между молящимися и Господом завис аэроплан.

И действительно: что-то ударило, зашелестел словно металлический снегопад.

Бомбардировщик уходил – шум двигателей становился все тише. Походило, что второго захода не будет. Немного опасаясь подвоха, Андрей выбрался из-под платформы. Из убежищ выходили и другие.

На земле и броне поездов лежали заточенные пруты – размером с пядь, с одной стороны, утяжеленные приваренной гайкой, с другой – имеющие полоски металла вместо стабилизатора.

– Что это было? – спросил Черномак. – Что это значит?..

Данилин подал ему стрелку: сброшенная с высоты саженей ста, она бы пробила человека от макушки до подметок.

– А значит это то, что не у нас одних проблемы с боеприпасами…

В тот же день пришел приказ бронепоездам выдвигаться: их направляли к Тихорецкой…

– Грузитесь, ребята, грузитесь! – поторапливал рядовых казаков урядник. – На вагон – сорок человек или восемь лошадей!

Стоя на подножке бронепоезда Андрей печально улыбнулся: сорок человек или восемь лошадей. Конечно, была такая вот норма.

Впрочем, людей в «столыпинский» вагон набивалось и поболее, а лошади против уплотнения протестовали единственным для них возможным способом – дохли.

На севере, помнил Андрей, лошади тоже не выносили не то долгой зимы, не то тоски и снова дохли. Но там их заменяли олени и собаки-лайки: умные, преданные, и, говорят, вкусные. Этого Данилин никак не понимал: как можно было есть тех, кому ты дал имя? Ведь совсем иное дело поглощать безымянных поросят, цыплят, чья единственная цель рождения – убой.

Но что касательно собак, то они бы из-за своей мохнатости, верно, скажем, не выжили в том же Аккуме или вообще в пустыне. К слову, лошади среди песков тоже нехорошо себя чувствуют, зато флегматично бредут верблюды.

А ведь, говорят, бывают места еще хуже: скажем, французский Кайен…

Вот после всего выходило, что самое живучее, выносливое существо – это человек.

Погрузка шла скоро: казаки отправлялись на фронт, к станции Архангельской. «Волхву», отозванному с фронта, надлежало провести состав, защитить от возможных партизанских налетов на пути, обеспечить прикрытие во время разгрузки.

Данилин велел перевести стрелку так, чтоб «Всеслав» пошел к Архангельской по «неправильному» левому пути. Будь время мирное – столкновение со встречным поездом не миновать. Но время было другим, и поезда ходили редко.

Гражданская война отличалась от Мировой, где части порой могли месяц топтаться на крошечном пятачке, а прорыв фронта на глубину в пять миль был событием. На войне гражданской за сутки бронепоезд, случалось, проходил с боями верст тридцать, а то и все пятьдесят.

Но пока состав находился в пути, станция на которую ехали, могла несколько раз перейти из рук в руки. Порой, чтоб предохраниться от нежданных гостей, входную стрелку закрывали, переводили так, что поезд уходил в тупик. Но о том, что к станции подходит два пути – часто забывали. К тому же бронепоезд получал возможность не просто плестись за воинским эшелоном, но обгонять его, уходить в глубокую разведку, если что – прикрыть разгрузку бронированными бортами.

По команде Андрея неспешно тронулся бронепоезд. Немного погодя пошел и военный эшелон, но последовал не прямо за «Волхом», а все, же по правильному, правому пути. Андрей пожал плечами: их дело.

Шли медленно, делая где-то верст двадцать в час. Вообще – бронепоезда не та машина, чтоб летать ласточкой, словно курьерский. Локомотив «Волхва», предназначенный для вождения товарных, и без того тяжелый, сейчас был усилен броней. Не без оснований Андрей опасался за судьбу рельс под поездом – по ним, может статься, придется возвращаться.

В пути «Волхв» чуть обогнал эшелон. Андрей долгое время находился в пулеметном вагоне, в командирской башенке, рассматривая в бинокль окружающие поля.

Погоды стояли замечтальные – одно слово: август. Река позеленела, обмелела стала теплой. Днем все еще палила жара, но ночи прохладой напоминали: лето на излете. Ласточки взрослели и смотрели все больше на юг… Андрей подумал об Алене: как она там – за год ни письма, ни весточки… Верно, с ней все хорошо, иначе бы Андрей почувствовал. Но от этого тоска по ней, по детям меньше не становилась.

А места тут хорошие: стоило бы, когда это безумие закончится, съездить на курорт в Гагры или Пицунду. А то ведь все служба, война…

– Андрей Михайлович, слезайте из вашего гнезда. Давайте чай пить!

В пустыне казаки совершенно отуркестанились, и чай пили при каждом удобном случае. И в поезде сообразили печурку на которой постоянно кипятили чайник.

Андрей опустился вниз, его сменил урядник – принял бинокль и полез вверх.

С кружкой чая Андрей присел за стол, принялся писать письмо своей жене, благо тихих ход бронепоезда позволял это делать. Письма ей он писал часто, первое набросал еще в Минеральных Водах, но ни единое пока не отправил: не было надежной оказии. Поэтому письма превратились в подобие военного дневника, впрочем, несколько скрашенного. Чтоб не пугать любимую, приходилось подбирать слова…