Алексей Ефимов - Макет мироздания

Чисто рефлекторно Айэт включил атомный фонарь. Тьма сразу стала непроницаемой и те отблески света, что делали ее призрачной тенью, погасли бесследно. В блеске плазменного клинка весь цех засиял, словно наполненный драгоценностями. Но совершенно черная, похожая на мазут масса продолжала приближаться. Даже самый яркий свет оказался ей нипочем. Айэт замер — отчасти оттого, что бежать вновь было невыносимо стыдно. Там, на площади, эта темнота поглотила напавшее на них сияние, к тому же, Анмай был где-то там, внутри…

Скоро темная масса окружила его со всех сторон. Айэт оказался на дне расширявшейся кверху воронки. Он застыл, тщетно пытаясь сдержать бешеную дрожь. У него перехватывало дыхание от страха. Темнота выпустила отросток, прикоснувшийся к ноге — прикосновение оказалось реальным и достаточно сильным. Айэт даже не мог отстраниться — все его силы уходили на то, чтобы не завопить от ужаса. Темная лента раскачивалась в воздухе, поднимаясь все выше. Она прикоснулась к груди, — напротив бешено бьющегося сердца. Кожу Айэта противно защекотало от страха. Лента поднималась еще выше — к глазам. Юноша застыл, ему нестерпимо хотелось побежать, но он чувствовал, что бросок в эту живую темноту равносилен смерти. В нескольких дюймах от испуганно расширенных зрачков лента замерла, развернувшись воронкой. В ее черной глубине что-то мерцало… странные быстрые сполохи, исчезающие и плывущие…

Айэт должен был испугаться еще больше, но вдруг он с удивлением понял, что у страха тоже есть предел — ему просто стало все равно. Голова сделалась тяжелой, ему ужасно захотелось спать. Он смутно почувствовал, что его подхватывает и несет куда-то, а потом ничего не осталось…

Анмай очнулся в тот миг, когда терзавшая его буря ощущений обрела стройность — он вновь мог рассуждать, но чувствовал, что не вернулся к реальности, а еще больше отдалился от нее. Его ощущения…

Поток вверх. Удовольствие, глубокое, изысканное. Странное сочетание естественности и физического шока от остроты, силы ощущений, когда нервный ток, — эмоциональный, страстный, но притом необъяснимо медленный и спокойный, — мягко захватывает тело, расплавляя любое напряжение, создавая острое ощущение счастья в каждой частице души.

Вязкий, текучий, заряженный невероятной энергией покой, пришедший извне, рожденный внутри одновременно. Ясность, сияние, огненный, текучий мир, в котором душе невероятно легко, в котором тело невесомо, превращено в любовь.

Проникая в себя, его сознание обрело чувство цельности, единения с безличным и чудесным миром, недостижимое ни с помощью логики, ни с помощью рассудка. Его волевое воспринимающее «Я» двигалось внутрь себя. Его сознание возвращалось домой, к настоящему источнику комфорта, силы, удовольствия. Разотождествляясь с собственными образами, идеями, с прошлым и будущим, он получал невероятный заряд свежей энергии, получал свободу погружаться к настоящему источнику самого себя. Поток сознания вышел из привычных берегов, в один миг наполняя его чувством совершенного отдыха и обновления, освобождая душу от бессмысленных обязательств и надежд.

Причина и следствие больше не были связаны, каждый миг заполнился свежестью. Время уже не двигалось вперед, оно мягким потоком увлекало сознание вглубь, открывая новые возможности легкого, свободного существования. Чудесное воскресало на грани между прошлым и будущим, обволакивая его осязаемой и люминесцирующей тишиной. Невесомость, как теплая река, увлекала и затягивала в состояние невероятной раскованности, освобождения от серьезности и готовности бороться.

Раствориться без обязательств, без привычек, словно зависнув в первой фазе сердечного ритма, в начале возникающих мыслей и желаний, в начале ликующего сознания, и наслаждаться внутренней свободой, всецело наслаждаться теплым присутствием Вселенной…

Раствориться, чтобы стать невидимкой без лица, когда энергия жизни движется снизу вверх легко, не встречая сопротивления, выплескивая сознание за границы физического тела, растворяя его, как аромат в воздухе…

В мир потекла темнота. Она просачивалась сквозь счастье, сквозь свет — густая черная масса шевелящихся щупалец. Они жадно тянулись к нему — а он беспомощно завяз в этом проклятом свете!

Анмай бешено забился. Он знал, что это конец, смерть, что больше не будет ничего. Его сознание, его память — все исчезнет, словно не существовало никогда.

Тьма залила уже полмира, нависла над ним, не чувствующим уже ничего, кроме безысходного ужаса. Один из колыхавшихся жгутов скользнул вниз, коснулся нагого живота. Это прикосновение обожгло его холодом, оно оказалось столь реальным, что все мышцы Вэру сжались до боли — шевелиться он не мог. Темнота тянулась к лицу, к расширенным от ужаса глазам, которые он даже не мог закрыть — но не могла их коснуться, потому что перед ними горел огонь. Она клубилась вокруг, свет погас и только слабый блеск огня не давал ей поглотить беззащитное тело.

Рядом мирно спал Айэт, положив голову на руки, одна босая нога была поджата. Над ним тоже клубилась темнота, но не хищно. Вокруг юноши парило сияние, другое — Анмай не мог понять разницы.

Темнота окружила Вэру, желая наполнить собой. Уже не боясь огня, она потянулась к нему, обволакивая, проходя сквозь него. Коснувшись кожи, тьма мучительно жгла, но на самом деле она была прозрачной — Анмай увидел себя, словно отраженным в бесчисленном множестве зеркал — других себя, иногда похожих, иногда очень странных. Он всматривался в них, все глубже, пока вдруг не оказался в пустоте.

Теперь он летел. Внизу зияла пропасть, он парил возле безмерно высокого скалистого обрыва. Под ним тянулась бесконечная равнина — огромная река, затопленные леса и болота. По выступу скалы шли люди, очень много, шли в никуда. Он мчался, обгоняя их, и ему по-прежнему было холодно. В безликой толпе он увидел знакомое лицо — большеглазое худое лицо Маонея Т а лу, его мертвого друга. Когда тот стал подниматься к нему, Анмай проснулся.

…Он стоял в подвале Цитадели, у того самого ядра деформатора, в котором юный Анмай хотел увидеть будущее. А сейчас он, взрослый, вновь корчился в мертвом свете, пытаясь войти в обжигающее синее пламя. Эта боль была реальной, столь сильной, что он не мог дышать — все мышцы свело судорогой. Он сунул в испепеляющее пламя лицо, руки, всю голову — лишь бы избавиться от мучений. Но они стали лишь сильнее. Боль придавила его страшной, невыносимой тяжестью, сердце останавливалось, он потерял сознание…

…И проснулся — проснулся уже мертвый, замурованный в безмерной кристаллической глыбе, чьи грани видели все вокруг, все вместе, сразу. Он не мог ни двигаться, ни дышать. У него просто не осталось тела — только взгляд. Он стал мертвой, чужой массой, в которой оказался заключен потерявший все иные чувства разум Анмая. Ощущение себя мертвым, но сознающим, было наиболее мучительно. Он жаждал чувствовать — не чувствуя ничего. Он только видел — так много сразу, что не успевал осознавать. Его разум плавился в массе видений, необычайно противоречивых и странных, рвался от невозможности совместить и понять их, выворачивался наизнанку, исчезал, — это оказалось хуже самой смерти. Ощущение безысходной тесноты, растворения в полноте совершенно чуждых образов стало невыносимо. С неистовой силой его сущность вырвалась и разнесла все заслоны. Он словно взорвался, нет, взорвался мучительный мир вокруг. Анмай освободился.