Андрей Левицкий - Варвары Крыма

Увидев среди машин одну, похожую на вездеход из каравана Миры, только с колесами вместо гусениц, я направился к ней. Над машиной торчала длинная антенна, закрепленная тросами, сзади, перед ведущей в кузов лесенкой, стояли два охранника с саблями и берданками.

Когда я ступил на площадь, несколько голов повернулись в мою сторону. Миновав несколько трехколесных мотоциклеток с квадратными решетками на возвышениях в задней части, я направился к машине с антенной, ни на кого не обращая внимания.

— Эй, ты… — неуверенно позвал кто-то.

Один из поваров у чана поднял голову и замер с окровавленным тесаком в руке. Из большой палатки, откуда доносились стоны раненых, откинув полог, вышел человек в светлых шароварах и шапочке, с обнаженным торсом, забрызганным кровью. Вытирая руки полотенцем, он уставился на меня.

— Стой! — донеслось справа, а потом передо мной вырос старшина Гордей.

— Ты?! — он замолчал, разинув рот.

— Мне надо поговорить с воеводой, — сказал я. — Он здесь?

На старшине были не красные, а черные шаровары и такой же чекмень. Тюрбан он размотал и превратил в широкий кушак, который несколько раз обернул вокруг пояса. С лысой головы свешивался длинный рыжеватый чуб. Оружия у Гордея не было.

— Ты, — повторил он. — Альбинос…

— Проведи меня к Лонгину. Он в той машине?

— Воевода? — Гордей неуверенно оглянулся. — Да, там, но… Зачем тебе к нему?

— Хочу кое-что рассказать. Гордей, очнись! — я хлопнул старшину по плечу. Он вздрогнул и схватил меня за руку. — Слушай, я знаю кое-что очень важное. Мне надо сказать это Лонгину. Проведи меня к нему, слышишь? Смотри, я не вооружен.

Высвободив запястье из его пальцев, я показал пустые ладони, потом медленно повернулся.

— Нет оружия, видишь? А с Лонгиным мне надо поговорить прямо сейчас, потом поздно будет. Ну!

Гордей наконец опомнился.

— Поговорить… Так, подожди. — Он повернулся к командной машине.

Гетманы, увидев, что старшина занялся пришлым бродягой, потеряли ко мне интерес. Со стороны городских ворот донесся одинокий выстрел, эхо несколько раз повторило его и стихло.

— А что ты хочешь ему сказать, Альбинос? — спросил старшина через плечо. — Лонгин тебя… Ну, ты, может, и не успеешь ничего сказать, он же…

— Гордей, не топчись на одном месте. — Видя, что он все еще в нерешительности, я подтолкнул старшину в спину и сам зашагал к машине. — Говорю тебе, времени не осталось вообще.

— Для чего не осталось? — Он поспешил за мной, неуверенно хватая за плечо, но я не останавливался. — Мы город оцепили. Через два дня конец вам! А если и не через два, так через три, нам спешить некуда.

— Как ты здесь оказался? — спросил я на ходу. Гордей растерянно семенил рядом, то обгоняя меня, то отставая.

— Мы из Редута выступили в ту ночь, как воевода тебя увез. И когда по приказу напали на небоходов, я решил: ну все, хватит с меня своевольства комендантского. Якуб, может, и выкрутится потом как-то, а нам за такое всем, кто жив останется, головы с плеч или ошейники нацепят и в шахты. Когда там гореть все начало, я и ушел дальше к ущелью.

— Дезертировал, значит?

— Ты думай, что говоришь, херсонец! Не дезертировал, а вступил в войско, которое воевода на Херсон-Град повел. Так, стой, или они тебя пристрелят!

Я остановился в нескольких шагах от вездехода и охранников. Один взялся за берданку, второй медленно вытягивал саблю из ножен.

— Здесь стой, — велел Гордей. — На месте, и лучше не шевелись вообще. Я им скажу, чтоб глаз с тебя не спускали, если дернешься куда — по ногам стрелять. А сам воеводе доложу. Понял?

— Хорошо, — согласился я. — Только быстро давай.

Старшина подскочил к охранникам и что-то зашептал им. Оба вскинули головы, уставились на меня, первый поспешно стащил берданку с плеча, прицелился. Гордей схватился за ствол и наклонил его к земле.

— Пусть стоит, — донеслось до меня. — Говорит, сведения важные. Лонгину доложить надо, а он пусть тут стоит!

Охранник снова поднял берданку, как только Гордей начал взбираться по лесенке. Он заколотил кулаком в железную дверь, там открылась решетка, старшина заговорил. Вскоре дверь распахнулась, и Гордей нырнул внутрь.

Я стоял, сложив руки на груди, а охранники пялились на меня. Второй, помоложе, часто моргал и все теребил рукоять сабли, то на палец вытаскивая ее из ножен, то с тихим стуком бросая обратно. В конце концов первый гетман не выдержал, боком шагнув к нему, не опуская берданку, пихнул локтем в плечо. Молодой от неожиданности икнул и замер, вцепившись в рукоять так, что побелели костяшки пальцев.

Почуяв неладное, вокруг стали собираться гетманы, но близко ко мне не подходили.

— Мартын, то кто? — с почтительного расстояния спросил один.

Охранник постарше лишь мотнул головой. Ствол его берданки смотрел мне в грудь.

— У него волоса белые, — добавил другой. — Слушайте, а это не…

В дверях командной машины возник Лонгин. Высокий, широкоплечий — он загородил спиной весь проход. Правая рука висела на перевязи, а в левой он держал огромную кривую саблю с клинком шириной в две ладони. На клинке был узор из треугольников.

— Воевода… — начал я.

Зарычав, Лонгин спрыгнул на землю и бросился ко мне. Морщинистое лицо с крупными чертами покраснело, седой чуб закрывал один глаз.

— Ща воевода херсонского выродка разделает, что твою свинью, — произнес кто-то сбоку.

— Лонгин, слушай! — Я поднял руку ладонью вперед. — Ты должен кое-что узнать!

Он был уже рядом. Сабля взлетела, блеснув на солнце. Клинок свистнул над ухом, я нырнул вбок, но Лонгин ждал именно этого — и выставил колено, в которое я врезался головой. Из глаз посыпались искры. Раздались крики, кто-то восторженно выругался. Старик высился надо мной, вновь занося саблю.

— Так его! — кричали вокруг.

— Давай, воевода!

— За сына!

— Отец!

Этот голос отличался от остальных — потому что был женский.

Сабля устремилась вниз, а я сведенными вместе кулаками ударил воеводу в живот и сразу отклонился. Старик пошатнулся, и кончик опустившейся сабли резанул меня по груди, но совсем слабо. На миг под рубахой проступило едва заметное зеленоватое свечение.

— Отец, это не он! Это не Марк Сид!

Я упал на спину. Лонгин шагнул ко мне, поднимая саблю.

От большой палатки двое гетманов в светлых шароварах и шапочках несли носилки с Ладой Приор. Босая, одетая только в длинную мужскую рубаху, она полулежала, приподнявшись на локте, с тростью в руках. Грудь Лады поверх рубахи была стянута бинтами.

— Отец, это не управитель Херсон-Града!

— Ты бредишь, — прорычал Лонгин. — Никому не подходить, я зарублю его сам.

— Но это не Марк!

Лада села, свесив ноги, потом встала. Один из лекарей, бросив носилки, поддержал ее, но девушка оттолкнула его и заспешила к нам, сильно хромая и опираясь на палку.