Александр Бушков - Золотой Демон

Ночной кошмар выглядел невероятно доскональным — переливы оттенков золотисто-рыжего камня, цветы и трава, матово поблескивающая статуя, игра мускулов под угольно-черной кожей, тело Лизы, рассыпавшиеся по плечам пряди волос, игра неведомо откуда идущего света на самоцветах ее богатого ожерелья… В сердце поручику заползал страх — начинало казаться, что он и впрямь пребывал в реальности, а все остальное, тот мир, откуда он сюда провалился, было не более чем видением…

Черный великан встал, увлекая Лизу за собой, и они опустились в высокую траву, почти совершенно их скрывшую, трава колыхалась, сминаясь. Мелькнула черная ладонь, по-хозяйски накрывшая круглую грудь, послышался грубый хохоток монстра, Лизин сладострастный стон, трава колыхалась, открывая белоснежную фигурку, почти скрывшуюся под черной громадиной, смешались похожие на рычание выдохи и женские задыхающиеся стоны…

Охваченный страхом и отвращением, поручик отчаянно забился — и проснулся, никаких сомнений.

Он лежал с колотящимся сердцем, весь облитый потом, медленно отгоняя копившиеся во сне страх и отвращение, слышал непонятные стуки, раздававшиеся совсем рядом. Все четче выступали контуры знакомых предметов, дурман рассеялся, он понимал уже, что лежит у себя в возке, под сбившейся полостью, и морозец ощущается очень явственно, а снаружи, пожалуй что, рассветает…

Лиза наклонилась над ним:

— Аркаша, слышишь? Стучат… Случилось что-то…

Он прислушался. В дверцу возка не то что стучали, колотили кулаком без всякой деликатности, а снаружи слышались шумные, возбужденные голоса и скрип снега под сапогами. Рывком усевшись, Савельев передернулся от холода, но тут же справился с собой, выпрямился, едва не стукнувшись затылком о низкую крышу возка, схватил шубу и ухитрился с первого же раза попасть рукой в рукав. Нахлобучивая шапку, вывалился наружу.

У возка стоял Самолетов, нетерпеливо притопывая, подергиваясь в нешуточной жажде деятельности.

Однако он все же дождался, пока поручик захлопнет за собой дверцу, потом крепко взял его за локоть и бесцеремонно поволок к задку повозки.

— Пойдемте, Аркадий Петрович, посмотрим, — сказал он, кривя рот. — Стоит того, право…

Он направлялся в хвост обоза, и поручик, не задавая вопросов, заспешил следом. Солнце розовым шаром стояло над горизонтом, приподнявшись над ним самую чуточку. Прекрасно видно, что там, в хвосте, вновь собралась немаленькая толпа ямщиков — но на сей раз справа, в глубоких снегах, перемещаются несколько фигур, медленно смыкаясь вокруг длинного непонятного предмета… Тьфу ты, черт, так это же лошадь! Саженях в десяти от тракта глубокая, взрыхленная борозда заканчивалась там, где пурхалась лошадь — увязши в снегу по брюхо, выгибая шею, то рывками вздымаясь над белыми сугробами, то опускаясь в них, как в воду. Донеслось короткое, испуганное ржание. К ней неторопливо продвигались четверо ямщиков, проваливаясь порой по грудь, взмахивая согнутыми в локтях руками, перекликаясь: кто-то надсадно орал, что не нужно лезть в сугроб, нужно зайти сбоку и выгнать на тракт…

И слева от обоза наблюдалась схожая картина: увязшая в сугробах лошадь и неспешно продвигавшиеся к ней ямщики — только эта не билась, а стояла спокойно, Уронив голову, тычась мордой в снег.

Впереди поспешал Мохов в сопровождении Саипа, следом, отстав на пару шагов, рысцой двигался жандарм.

И Позин, и еще кто-то… Они миновали казенные возки. Все трое казаков, сбившись в кучку, глазели в ту сторону, но с места не трогались — очевидно, повинуясь приказу, обязывающему их не отходить далеко даже теперь, когда золота не осталось вовсе. Тут же стоял есаул, смотрел в ту сторону, цепляясь за дверцу, — покосившись мимоходом, поручик убедился, что физиономия Цыкунова искажена чудовищным похмельем: надо полагать, Позин вчера ухитрился напоить его вдребезину и, пожалуй что, правильно сделал, такие переживания, сопряженные с попыткой самоубийства, лучше всего заглушать именно водкой, тогда человек, очухавшись утром, сосредоточится не на вчерашних горестях, а на головной боли и омерзительных ощущениях во всем организме…

— Что, снова? — спросил поручик.

— И еще хуже, — откликнулся Самолетов, не глядя на него.

— Но ведь мы за полсотни верст от того проклятого места…

— Да не знаю я ничего! — рявкнул Самолетов. Опомнился, сказал хмуро: — Простите, нервы…

На сей раз все обстояло совершенно по-другому: никто не загораживал им дорогу тесно сомкнутыми спинами, люди стояли на значительном отдалении от пострадавшего воза. Пробираясь меж ними вслед за Самолетовым, поручик видел вокруг смертельно испуганные лица, мелко, безостановочно крестившихся ямщиков и других, стоявших неподвижно, уронив руки, со столь тоскливой безнадежностью на лицах, что оторопь брала.

И тут же ему самому стало по-настоящему жутко.

По обе стороны оглобель свисали порванные ремни упряжи — это пристяжные в панике собрались, это их ловили. А коренник, валявшийся в нелепой позе, выглядел точно так же, как вчерашний лошадиный труп: из него будто выпили все жизненные силы вместе с плотью, кожа туго обтягивала скелет.

Но жуть вызывал не он, а нечто, сидевшее на козлах.

Большущая доха висела на бывшем человеческом теле, словно пустой мешок на колышке. Меховая шапка слетела, и прекрасно можно было рассмотреть невероятно усохшую человеческую голову: кожа прямо-таки прилипла к черепу, скверные зубы ощерены в чудовищной усмешке, волосы и борода выглядят приклеенными, париком на театральном муляже, шея стала тоненькой, будто палка, и голова под собственной тяжестью упала на левое плечо… Рук не видно было под рукавами дохи, но как они теперь выглядят, сомневаться не приходится.

Эта картина страшила в первую очередь оттого, что была непонятной, неправильной. Такого с людьми не бывает — а вот поди ж ты…

— Батюшки мои… — охал Ефим Егорыч, крестясь.

По обе стороны тракта все еще ловили лошадей — неспешно перекликаясь, стараясь не лезть глубоко в снег. Вокруг медленно смыкалась толпа, все взгляды были устремлены на Мохова, и были они столь исполнены нерассуждающей злобы, что поручик невольно потянулся к поясу, но вспомнил, что сабли при нем нет, который день вместе с револьверной кобурой валяется в возке. В голове пронеслось: они настроены столь панически, что от страха могут и назначить виновного, безрассудно полагая, будто это чем-то поможет. Случается такое с людьми во время тяжких испытаний…

Предчувствие его не обмануло: вперед выскочил верткий, ледащий мужичок, щербатый, редкобородый, тыча в Мохова пальцем, прямо-таки запричитал:

— Егорыч, ты куда нас завел? На какую погибель? Говорили про место заколдованное, да какое ж это место, если, почитай, полсотни верст отмахали, а оно, глянь, опять…