Александр Сивинских - Имя нам – Легион

Генрик пригнулся и бесстрашно нырнул под мрачные своды.

Я для чего-то набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и последовал за ним.

Ход постепенно сужался.

Скоро нам пришлось опуститься на четвереньки, а затем и на животы. Я полз, старательно вжимаясь в гладкий, словно полированный, камень. Сверху вроде тоже было гладко, но я все равно опасался зацепиться за что-нибудь ранцем или карабином. Раньше я никогда не страдал клаустрофобией и даже думал иногда, что это просто выдумка популяризаторов психологии и киносценаристов. Но перевоплощение в земляного червя и долгое пребывание в его шкуре сыграли свою зловещую шутку и со мной. Я начал задыхаться. Не хочется даже думать, каково было Генрику, в полтора раза более широкому, чем я, с его почетной ролью «первопроползца».

Наконец он торжествующе взревел и нырнул куда-то вниз. Я из последних сил ускорился, колотя ободранными локтями и коленями по скользкому камню, и оказался у выхода из осточертевшего тоннеля.

Предо мною простиралась довольно широкая полость. Дальний край ее терялся в зеленоватом мерцании, рожденном системой ночного видения. Я идиотски хихикнул и вывалился кулем на простор, преодолев десятисантиметровый уступ, которым оканчивался лаз.

Вскочив и жизнерадостно показав комуто невидимому выставленный средний палец, я подошел к вглядывающемуся в даль Генрику. От избытка чувств хлопнул его по гулкой спине и с радостной озабоченностью спросил, нет ли у него желания вернуться, чтобы «попресмыкаться» еще?

Генрик, однако, моей щенячьей радости не понял и приказал немедленно заткнуться. Я заткнулся, но решил отыграться при первой же возможности. Он тем временем закончил рекогносцировку. По-видимому, удовлетворился ею, и все так же молча двинулся вперед.

Я напоследок обернулся.

Узкая дыра лаза напоминала нечто срамное.

Крякнув неодобрительно, я побежал догонять товарища.

Полость медленно, но постоянно расширялась.

Генрик дернул меня за рукав:

– Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутылки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!

Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал: «Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!»

Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:

– Сам ты таракан! И когда здесь январь – тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.

– «…После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыльев», – проговорил я с подвываниями. – «И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти».

– Что это ты несешь? – удивился Генрик. – От темноты крыша поехала?

– От нее, Гена, проклятой. А паче того от тишины. Ты, я помню, раньше был не в пример разговорчивей.

– Мы не на посиделках. О чем говорить-то?

– О-о! Меня, Гена, занимает сейчас множество вопросов – как глобального характера, так и попроще. Найти бы того, кто ответит хоть на главные…

– О смысле жизни, что ли?

– Да нет, – сказал я. – И поважнее найдутся.

– Ну?! И какие же?

– Почему – Бородач? – прорвалось из глубины души наболевшее. – Почему этого твоего черта лысого, ефрейтора этого твоего адольфоподобного, зовут Бородачом? Он же, гад, до синевы бреется.

– Ах, вот оно что! – расхохотался Генрик. – Как же, причина есть. Слушай, коли интересно. Он, понимаешь, был крутым байкером, Бородач наш. Имелась у него борода по пояс, заплетенная в две тугие косы, и был чумовой навороченный байк. Собственноручно собранный из трофейного, времен Великой Отечественной, мотоцикла «BMW» и движка от «горбатого» «Запорожца». Как говорится, история Бородача стара, как мир. Не поделил женщину с еще более крутым парнем. Бородач, желая расставить все точки над буквами, вызвал парня на дуэль. Грохнул. Сообщество байкеров результата дуэли не признало. Вернее не признало оснований для ее проведения: «телка» была «левой». Из-за такой мочить своего – тяжкий грех. Бородачу объявили вендетту. Вендетта получилась односторонней. Бородач убил еще троих, а перекалечил – без счета. Заглянувшие к нему вербовщики Легиона застали его за увлекательным занятием, он мастерил жилет из тротила – собирался подорваться вместе с мотоциклом и большой партией бывших приятелей. По прибытии в Легион бороду уничтожал с изощренным мазохизмом. Убив онзана, отрезал по сантиметру от одной из кос – в шахматном порядке. Остатки сбрил лишь тогда, когда заплетать стало больше нечего. А кличка прижилась.

– Еще одна! – возликовал я, останавливаясь. – Гена, ты понимаешь, еще одна девушка! Ну, блин, Братишки дают! Всех одинаково подловили. А ты говорил «не может быть».

– Совпадение, наверное…

Он помялся. Я скалил зубы и с вызовом смотрел ему в лицо. Он крякнул.

– Самому тошно от таких мыслей, хоть ты не береди душу.

– И станет легче, – подытожил я. – Экий ты у нас, Гена, страус. Головку спрятал, проблемы исчезли. Ловко!

Он начал бешено вращать глазами:

– То я таракан, то страус, кем еще назовешь? Обезьяной? – Генрик заколотил кулаками по ребрам и взревел: – Слушать меня, бандерлоги! Бе-е-егом марш!

И первый затопал во все нарастающем темпе.

Я бросился вдогонку.

С километр мы напряженно держали максимальную скорость, заглушая грохотом башмаков тонкий голосок сомнения. «Штоф» был поистине исполинским, до потолка теперь не достал бы и чемпион мира по прыжкам шестом, а «донышко» все не появлялось. Хотелось надеяться, что мы путешествовали все же не по бутылке Клейна.

– Привал, – выдохнул, наконец, Генрик.

Я повалился на пол, закинул ноги на мешок с палаткой. Гена медленно ходил взад-вперед, восстанавливая дыхание. Потом остановился подле меня.

– Боец, слушай мой приказ! Приказываю выставить вокруг лагеря боевое охранение. Распорядок дежурства следующий: первая смена – рядовой Капралов. Вторая смена – рядовой Капралов. Третья – сержант Саркисян… Разговорчики! – гаркнул он, видя, что я собираюсь возмутиться.

Я отправился в охранение, а он занял мое место рядом с мешком и закрыл глаза.

Поскольку трасса, подлежащая патрулированию, оговорена не была, я решил, что командир полагается на мою собственную разумную инициативу. Руководствуясь ею, я и совершал обход. Тридцать шагов вдоль стены в одну сторону, поворот через левое плечо, шесть-восемь шагов прямо, новый поворот и возвращение к “лагерю” вдоль другой стены. Минуя безмятежно отдыхающего Саркисяна, я демонстративно поглядывал на часы, громогласно вздыхал и… шагал мимо. Генка глаз не открывал, прикидываясь, что страданий моих не замечает. Стеная и проклиная судьбу бесправного солдата, я отпечатывал добросовестно тридцать шагов в другую сторону и возвращался.