Александр Сивинских - Имя нам – Легион

– Шалить не станешь?

Он простонал, что нет, мол, не станет, и я ему поверил. Матрос – парень честный.

– Идем в зал, – буркнул он.

Вытирая пальцы, я пропустил его вперед и двинулся следом. В комнате царил полумрак. Напротив телевизора, демонстрирующего многоплановый и замысловатый коитус (не прилагая усилий можно было разобрать только некоторые части обнаженных тел), разместились старенькое кресло и журнальный столик. Столик украшала наполовину опорожненная двухлитровая бутылка с пивом. Рядом стояла эмалированная мисочка с луковыми крекерами.

– Да ты, Джузеппе, устроился с комфортом! – позавидовал я. – Что, разве Светик сегодня не вернется?

– Нет. Тесть прихворнул. Говори, зачем пришел?

– Неужели еще не догадался? Порнушку, ясное дело, посмотреть. У меня, сам знаешь, родители строгие, староверы! Пивка, само собой, тоже не откажусь дернуть. Холодное? – Я приложился к бутыли. – О, в самый раз! Ты присаживайся, Матрос, чего там. Садись, смотри телевизор, расслабляйся. День у тебя был, наверное, тяжелый. Какая будет ночь – тоже пока не ясно. – Я махнул рукой в сторону экрана. – А люди-то, глянь, как активно умеют время проводить. Поневоле от зависти заплачешь! И нет им никакого дела до пьяных дебоширов, подростков-алкоголиков и беглых преступников, поднявших руку на областных законодателей. Ишь, как двигаются! Акробаты!

– Ты, Капрал, тоже можешь отсюда двигаться. Активно. В ритме «латино».

– Перке, камарадо? – спросил я, как истинный представитель означеных латиносов. – Разве нашей доблестной милиции не полагается меня арестовать? Лови момент, видишь, преступник сам тебе в руки прет!

– Не полагается. Потерпевший забрал заявление. Ты больше не в розыске. Можешь не прятаться. Ты ведь приходил об этом узнать? Ну, узнал, так вали!

– Сейчас свалю, – успокоил я его. – Только по телефону позвоню.

Он, как будто, разволновался, хотел вскочить, но сдержался.

Я поднял телефонный справочник и, перевернув корешком вверх, провел пальцем по обрезам страниц. Из справочника выпорхнул белый прямоугольник. Визитная карточка. Золото и глянец. «Аскеров Аскер Мамедович, депутат Государственной Думы». Номера телефонов, адрес электронной почты. А ниже, наспех, от руки, шариковой ручкой, еще один номер. Хорошо знакомый мне номер телефона, и пояснение: «“Булат”, частное охранное предприятие. Спросить Зайцева».

– Джузеппе, да ты хват! – сказал я, пряча визитку в карман. – Злоупотребляешь служебным положением? Как не стыдно? Сколько они тебе заплатили, вероломный? Тридцатчик?

– Тоже мне, Христос нашелся, – парировал Матрос. – Не твое дело. Ты знаешь, какая у меня зарплата?

– Не знаю, и знать не желаю. Давай обойдемся без жалоб на тяготы жизни. Через два дня я отбуду, и ты им позвонишь. Раньше не надо, даже если запомнил номер. Напоминать о юношеской дружбе не стану, зато вместе с визиткой Антоха тебе передаст сотню баксов. После моего отъезда, разумеется. Хватит сотняги? Тогда бывай!

– Забей ее себе, – напутствовал меня Матрос.

Я не стал уточнять, куда он предлагает ее забить. Знаю я его! Обязательно скажет какую-нибудь гадость. Да и чего от него ждать? Мент кондовый, провинциальный. Где ему культуры-то набраться?

Воодушевленный несомненной удачей, я спешил домой, почти не замечая дождя. Когда проходил мимо давешнего певца каторжных невзгод, он распрямился, и я наконец узнал его. Хребёт.

Во время учебы в начальных классах не было у нас, школьной мелюзги, врага страшнее. Длинный, худой, вечно грязный второгодник, он неизменно стерег нас в любых точках, где мы могли появиться с деньгами. У кинотеатра, у буфета, иной раз просто в туалете. Деньги ему следовало отдавать сразу и все, иначе ослушника ждали побои, «пытки» и прочие унижения. Он не трогал лишь тех, у кого были могучие защитники – старшие братья, приятели. Однажды мы, бедолаги, заступников не имеющие, собрались изрядной толпой, зарядились гневными речами и отправились мстить. При виде его ужасной фигуры и гнилозубой угрожающей улыбки большинство мстителей разбежалось. Остались лишь я, Матрос да Асхат. В кровавой схватке, ценой изорванной одежды и фингалов, мы купили себе независимость. Многие из бежавших платили дань до самого окончания школы…

Хребет мутно посмотрел на меня и, кажется, узнал.

– Капралов, кореш, мать-перемать, д-дай папироску!

– Не дам, – сказал я.

– Ну п-пшел тогда! Мне люди дадут. И курева дадут, и водки дадут. Уже давали, и еще дадут. А бабу я сам найду, понял?! – Он разошелся. – Сам л-любую бабу здесь возьму, если захочу, понял? Но я не хочу, понял? Я курить хочу, понял? Дай папироску, а? – Он стал затихать. – Дашь, чо-то скажу. Про тебя, Капрал, с-скажу.

Надо бы мне было прислушаться к его бормотанию. Но я побрезговал. Подвела меня гордыня.

– Я тебе, Хребтина, не Капрал. Это я для друзей Капрал. А тебе я другом никогда не был. Я тебе всегда морду бил. И сейчас бы набил за матерки твои, да мараться не хочу. А курить вредно, – сказал я, отворачиваясь.

Он засмеялся – словно больной щенок закашлялся.

К исходу второго дня, проведенного в почти абсолютном растительном безделье, я занимался тем, что рассказывал племяннице придумываемую на ходу сказку. Сказка была о смелой девочке Маше, добрых говорящих зверях, их королеве – мудрой собаке Марфе – и отвратительных ракообразных чудовищах.

Ольга с Антохой в обнимку сострадали телевизионным мытарствам американских студентов, тщетно пытавшихся спастись от неистребимого маньяка, вооруженного стальным крюком. Мама поднялась на второй этаж, в спальню, и там читала, а отец ушел кормить своих ненаглядных овец.

В окно постучали.

Я как раз добрался до прямого столкновения сказочного добра и зла, поэтому прерываться не пожелал. Кровавый крючкотворец остался один на один с главной героиней, и наблюдатели, с содроганием ожидающие развязки, не отреагировали вовсе.

Дождь все еще лил не прекращаясь, так что я вовсе не удивился, когда некоторое время спустя припозднившийся посетитель забарабанил по стеклу вновь. Уже раздраженно. Пришлось мне повесить в предгрозовом воздухе волшебной страны огнедышащего дракона, восклицающего: «Остановитесь, безумцы!» – и поглядеть, кому не сидится дома в такую слякоть.

Не сиделось Хребту. Я махнул рукой, мол, заползай во двор, извинился перед племянницей и пошел его встречать. Чтобы Марфа не порвала сердечного на фашистский знак.

– Курить не дам, – предупредил я его сразу.

– И ладно, – смиренно согласился он и тотчас заканючил: – Слушай, Филипп, ты же городской, образованный, пойдем ко мне, я тебе иконы покажу. У меня их много – матка шибко верующая была. Может, купишь которые? Матка перед смертью велела попу отдать, дак мне жалко. А ты найдешь богатого мужика в городе и тоже продашь. Подороже.