Уильям Форстен - Бригада

Эмил покачал головой:

— Меня никогда не интересовали эти «проявления героизма».

— А меня интересовали. Так вот, я его видел в тот день. Хэнкок был в чистой выглаженной рубашке. Как раз перед тем, как подошел Пикетт, мятежники стали обстреливать наши позиции. А Хэнкок медленно ехал верхом вдоль наших шеренг, как будто он просто решил совершить променад после плотного обеда. Один из солдат попросил его слезть с лошади, на что Хэнкок, рассмеявшись, ответил: «Бывают моменты, когда жизнь командира корпуса не имеет никакого значения».

— И если я правильно помню, сразу после этого его и подстрелили? — перебил Пэта Эмил.

— Да, но этот поступок воодушевил солдат, они выстояли, и южане были отброшены, а все благодаря Хэнкоку, у которого хватило пороху продемонстрировать ребятам свою смелость. Так вот, я тебе говорю, что в данный момент для судьбы нашей окруженной армии жизнь Эндрю Кина не имеет значения. Я не раз видел, как он делал то же, что и Хэнкок при Геттисберге: гарцевал перед нашими позициями, показывая солдатам, что он не боится и что победа гораздо важнее, чем его жизнь. Если ты теперь поможешь ему превратиться в труса, это и будет для Эндрю настоящая смерть.

Эмил возмущенно вскинулся, и Пэт умиротворяюще поднял вверх руку.

— Ты хочешь спасти Эндрю или, вернее, то, что от него осталось. А я думаю о том, как выиграть эту проклятую войну. И мой внутренний голос подсказывает мне, что сегодня нам придется ой как несладко. Если ты вывезешь Эндрю из этого города, то, как бы ты его ни спрятал, ребята обо всем узнают. Слух об этом облетит армию со скоростью лесного пожара, и к вечеру начнется паника. Люди побегут к пристаням, умоляя увезти их отсюда, или уйдут через западные ворота. Как ты думаешь, почему Гаарк не атакует нас с той стороны реки? Потому что он хочет, чтобы мы ударились в панику и попытались уйти через черный ход. Если кольцо блокады замкнуто и бежать некуда, человек дерется, как загнанное в угол животное. Но ребята знают, что в пяти милях от западной дороги нет ни единого всадника орды. Они сломаются и побегут, я тебе точно говорю.

— Эндрю не останется в Риме, — продолжал упорствовать Эмил. — Я пытаюсь спасти все, что можно. Через шесть месяцев, может, через год он снова будет в состоянии взять на себя командование.

— Нет. Если он не готов возглавить войска сейчас, этого не произойдет никогда, и я за то, чтобы в памяти солдат остался образ Эндрю, каким он был прежде, а не та жалкая развалина, которой он стал сейчас.

— Он прав, Эмил, — вдруг прозвучал знакомый голос у них за спиной.

Обернувшись, Пэт увидел Кэтлин. Она очень похудела, и после нескольких недель, проведенных в подвале с Эндрю, ее веснушчатое ирландское лицо побледнело и осунулось; казалось, женщина разом постарела на десять лет.

Кэтлин медленно вошла в комнату, и двое спорщиков отошли друг от друга.

— Вас слышно из коридора. Вы же не хотите, чтобы люди знали, о чем вы тут говорите.

— Извини, — смущенно пробормотал Пэт.

Кэтлин повернулась к Эмилу:

— Пэт прав, и не только в том, что касается армии, но и насчет Эндрю. Если мы сегодня позволим ему покинуть Рим, об этом узнают все, и Эндрю не сможет жить с этим дальше. Он считает себя трусом. Бегство окончательно убедит его в этом, и весь остаток своих дней он проведет, спасаясь от себя самого.

— Что вы все заладили: «трус», «герой»? — взорвался Эмил. — В каждом человеке сидит и тот и другой. Все мы чего-то боимся, разница только в том, что некоторым удается скрывать свой страх дольше, чем другим. Наш любимый Эндрю слишком часто подходил к самому краю пропасти. Кэтлин, разве тебе это не понятно? Разве ты не видишь, что происшедшее с ним несчастье ничуть не изменило нашего к нему отношения? Этот парень воюет уже десять лет, и не просто размахивает ружьем, но командует войсками, боясь, что его ошибка может решить судьбу целой армии и всего нашего народа. Меня просто тошнит от ваших «трусов» и «героев», когда я вижу, какими потерями и разрушениями все это оборачивается.

— Чего стоил бы наш народ, если бы у нас не было героев? — вздохнул Пэт.

— Эндрю внес свою лепту. Неужели вы не можете оставить человека в покое?

— Если выбор за мной, я хочу, чтобы он вновь подошел к краю пропасти, — прошептала Кэтлин дрожащим голосом. — Видит бог, я люблю его больше жизни, и мне все равно, кем он был и кем он будет. Я всегда буду его любить. Но это важно для него самого, а не для меня. Потому что я уверена в одном, Эмил. В нашей власти спасти сегодня его тело. Я могу отправиться с ним в тот госпиталь. К нам приедут дети, и, когда они окажутся в его объятиях, на лице Эндрю вновь появится улыбка. — Слова медленно слетали с ее языка. — Детей не волнует, трус их отец или нет. Он их отец. Но Эндрю будет знать, и он никогда этого не забудет. И однажды, Эмил, я приду домой и найду его мертвым, с пистолетом в руке, потому что он наконец вспомнит, кем он был раньше, и не сможет жить таким, каким он стал теперь. И ради этого, Эмил, ты хочешь его спасти?

Доктор вжал голову в плечи, словно придавленный тяжестью этих слов.

Прежде чем он успел что-либо ответить, пол у них под ногами задрожал, и мгновение спустя раздался оглушительный взрыв. Казалось, весь мир полетел в тартарары.

— Боже мой, они это сделали! — выдохнул Пэт.

Выбежав в коридор, он кинулся в штабное помещение. В штабе все было завалено обвалившейся штукатуркой, свисавшая с потолка керосиновая лампа раскачивалась на шнуре. Не успел он дойти до лестницы, ведущей на крышу, как сверху кубарем скатился посеревший от ужаса наблюдатель.

— Стена! Они взорвали стену!

Пэт ринулся вверх по лестнице. Оказавшись на смотровой площадке, он замер в изумлении.

Первые лучи восходящего солнца осветили восточный горизонт, и Пэт увидел грибовидное облако дыма, поднимавшееся над обломками внутренней стены с другой стороны реки. Облако, внутри которого горело адское пламя, становилось все больше. Кирпичи, булыжники, каменные осколки, части человеческих тел, какое-то артиллерийское орудие — все это, объятое пламенем, взметнулось в воздух и упало в реку.

— Боже всемогущий!

Рядом с ним стояла Кэтлин. Туча обломков обрушилась на внутренний город, град кирпичных осколков забарабанил по пристаням на западном берегу Тибра. Пэт услышал звон бьющихся стекол — это ударная волна выбила последние остававшиеся целыми окна.

Прикрыв собой Кэтлин, он вытолкнул ее со смотровой площадки обратно в дом, защищая своим телом от бомбардирующих дворец обломков.

С этим грохотом смешался новый звук — вопли сотен тысяч разбуженных взрывом людей, крики ужаса, за которыми тут же последовали улюлюканье воинов орды, гнусавый рев нарг и стаккато сотен пушек, обрушивших шквал снарядов на потрясенный город.