Вячеслав Шалыгин - Противостояние

Молния врезалась в землю точно там, где вот только что лежал капитан. Щебень и зола поднялись в воздух высоким фонтаном, а тугой хлопок взрыва резанул по ушам.

Гелашвили пригнулся, затем снова поднял голову и оценил результат. Рихтер уцелел, но лежал без движения, видимо, его всё-таки слегка контузило. В общем-то сержанту именно это и требовалось.

Он снова взял низкий старт, в три прыжка добрался до Рихтера, одним рывком взвалил бесчувственного шпиона на плечо, дал отмашку «Плетью», отгоняя рапторов, и снова в три прыжка вернулся под прикрытие руин высотки.

Носорог успел плюнуть вслед ловкому человеку еще одной шаровой молнией, но Гелашвили был уже вне зоны поражения, поэтому энергетический снаряд лишь наделал шума и поднял в воздух еще один фонтан из щебня и пыли.

— Упитанный ты, командир, — сержант без всякого почтения сбросил шпиона на землю, завел шпиону руки за спину и туго стянул проволочными вязками. — Давай, очухивайся!

Гелашвили перевернул Рихтера на спину и влепил ему пощечину. Шпион часто заморгал, дернулся, пытаясь подняться, но уткнулся носом в ствол собственного «Страйка», теперь перешедшего в распоряжение Гелашвили, и угомонился. Сдался или нет — вопрос, но притих.

— Пойдешь сам или мне вас обоих на горбу переть? — сержант продемонстрировал шпиону «Плеть».

— Гелашвили, это все недоразумение, — Кольцов поерзал. — Бизнес, понимаешь?

— Понимаю, — спокойно ответил сержант. — Так что, сам пойдешь?

— Конечно, сам, — Рихтер сел. — И Галимова помогу донести, развяжи!

— Контрразведчики развяжут, — сержант ухватил пленника за ворот и поставил на ноги. — Дернешься, даже просто споткнешься — стреляю, договорились?

— Жора, ну что ты, право слово! — Рихтер огорченно вздохнул. — Мы же полтора года в одной упряжке!

— Выходит, что не в одной, — Гелашвили спрятал «Плеть» и «Страйк», взвалил себе на спину Галимова и перехватил поудобнее свободной рукой импульсник. — Шагай вперед, брат… как там тебя… Руперт?

— Капитан Кольцов, — буркнул пленник.

— Ну да, — сержант хмыкнул. — Вперед, брат Кольцов. На базу.

— Отставить, — Рихтер коротко мотнул головой. — Мне приказ пришел, еще когда мы на парковке загорали, база закрыта на карантин. Там тоже троянская зараза бушует.

— Надо же, — Гелашвили недоверчиво усмехнулся. — И куда пойдем? В расположение местного отряда Ордена?

— Штаб чистильщиков в запасной бункер переехал, — игнорируя вопросы сержанта, сказал Рихтер. — Под церковью Иконы Божьей Матери на Ходынском поле.

— Ближний свет! — Гелашвили присвистнул.

— Это только так называется «на Ходынском поле». Реально она в двух шагах от Октябрьского поля находится, где перекресток Конева и Рыбалко.

— Чуть лучше, — сержант кивнул. — Хотя ничего «лучшего»! В трех шагах от тамбура! Другого места не могли найти?

— Вопрос к штабным.

— А не врешь, брат Рутгер?

— Кольцов! Кирилл Кольцов!

— Да заткнись ты! — сержант сильно ткнул стволом ИПП шпиона в спину. — И отвечай на вопрос — не врешь?!

— Не вру! — огрызнулся Рихтер. — Получи копию, если не веришь!

Шпион перекинул на имплант-коммуникатор сержанту официальный приказ штаба бригады. Гелашвили на несколько секунд задумался, перечитывая приказ и пытаясь найти в нем признаки фальшивки, но ничего не нашел и успокоился.

— Ладно, брат Роджер, шагай к Октябрьскому полю. Да смотри там, ушами по щекам не хлопай, железки кругом.

— Сам знаю, — буркнул Рихтер и пошагал вперед. — Дорвался до власти… Кутузов…

— Ты что-то пробубнил? — Гелашвили снова ткнул пленника стволом ИПП в спину.

— Ничего.

— Тогда молчи совсем, — сержант резко смягчил интонации. — От греха подальше, лучше молчи, Кольцов. По-человечески тебя прошу… в последний раз.

Мягкий тон Гелашвили убедил Рихтера гораздо сильнее, чем ругань и угрозы. За полтора года совместной службы Кольцов неплохо изучил сержанта. Виртуозно ругался и покрикивал Жора всегда и на всех, но в этом не было частицы его сердца. А вот когда Гелашвили говорил тихо, мягко и серьезно, в слова он вкладывал всю душу и особый смысл.

То есть когда он говорил «прошу в последний раз», можно было не сомневаться, следующего «раза» не будет. Будет пуля в затылок, и точка.

Провал — это самое обидное, что может случиться со шпионом. Мысль на первый взгляд банальная, но если вдуматься, очень даже глубокая. Ведь шпиона могут и отозвать, как не оправдавшего доверие Центра, или случайно ранить, а то и убить. Тоже обидные варианты. Последний так и вовсе скверный, хуже не придумаешь. Но провал всё-таки обиднее. Он убивает не тело, но душу. Особенно если душа неотделима от чувства собственного достоинства. А кто такой человек без души? Живой механизм и только. Сокращенно — биомех. От слов «биос», то есть жизнь, и «механика». Или, как было принято говорить до Большой зачистки 2056 года, — механоид. В переводе — «подобный механизму». К разумным машинам термин применялся неправильно, ведь они не «механоподобные» изделия, а механизмы и есть. Потому его и выкинули из официального словаря. Зато к людям с «убитой» душой его можно применять до сих пор, причем с чистой совестью.

Брат Рихтер механически переставлял ноги, рефлекторно останавливался, приседал или прятался, если видел биомехов, и автоматически обходил опасные места и ловушки. То есть вел себя действительно словно какой-то механоид. Вроде бы живой, мыслящий, но во всех своих поступках «подобный механизму», подобный живой машине, выполняющей программу — любой ценой дойти до пункта назначения.

Моральное опустошение было просто критическим, и, кроме факта провала, виной тому были еще два момента. Первый — исчезло чудовищное напряжение, которое держало шпиона в тонусе все два года работы в тылу врага, и второй — Рихтер вдруг осознал, насколько бездарно прошла его жизнь. А в том, что она прошла, можно было не сомневаться. Военный трибунал Барьерной армии был суровой инстанцией. Шпионы и дезертиры ставились к стенке без вариантов. Шпионы в первую очередь.

«И ради чего? Ради каких высоких идеалов я загубил свою жизнь? Нет, формально все понятно. Орден спас мою жизнь три года назад, значит, она теперь принадлежит Ордену. Но ведь это лишь слова! Жизнь не должна зависеть от слов и обязательств. Она должна ими только регулироваться. Даже не она сама, а ее течение должно регулироваться словами. Только и всего. Так почему я должен отдавать собственную жизнь за какие-то немузыкальные звуки?! Как бездарно! Как глупо! Как обидно! Я ведь мог сделать столько важных дел, и раньше, и в будущем. Мог бы стать великим! Почему нет? Мог запросто! Если какой-то сталкер вдруг становится Избранным, почему мне не стать Великим? Такая текучая, подвижная и непредсказуемая жизнь в Зоне. Сегодня ты капитан спецназа, а завтра легко можешь стать генералом чистильщиков, или командором Ордена, или еще каким-нибудь важным человеком. В Зоне все возможно… Все было возможно… До провала».