Максим Хорсун - Солдаты далекой империи

Изрекшего эту фразу тут же обругали и предрекли ему появление на языке «типуна» размером с голубиное яйцо.

Я подсел к отцу Савватию — тот уплетал паек в одиночестве, прислонившись к гранитной плите и скинув с натруженных ног потертые сапоги.

— Разговор есть, батюшка.

— Спрашивай, коли надумал, — благодушно позволил священник, вытирая испачканные едой пальцы о матросскую рубаху, на которую он временно сменил свое облачение. Возле подмышек и вокруг воротника на его «форменке» темнели пятна пота.

Спрашивай… легко сказать. Я замялся, как мальчишка перед дверями дома терпимости.

— Про Галинку хочешь спросить? — догадался священник.

Деваться мне стало некуда. — Я хочу просить, чтобы вы обвенчали нас, — произнес, через силу шевеля внезапно онемевшими губами.

Отец Савватий заулыбался, погладил бороду. Отложил кусок окорока, который намеревался отправить в рот.

— И чего так краснеть, спрашивается? Я ведь не ее родитель. Не у меня руки девицы просишь. А?

— Вы обвенчаете нас? — В моем голосе на этот раз прозвучал вызов.

— А ты хорошо подумал, Паша? — вопросом на вопрос ответил священник.

Я прикусил нижнюю губу.

— В этом и соль. — Отец Савватий поглядел на белеющий над кормой «Кречета» Андреевский флаг. — Как только ты перестанешь сомневаться, я с великой радостью совершу обряд. Тебя, сын мой, я прекрасно понимаю: пусть других женщин в этих землях не отыскать, но все равно нужно великое мужество, чтобы стать мужем этой… этой блудницы и отцом ее зачатого в грехе дитяти.

— Галя не блудница! — Меня словно ошпарили кипятком. — Отец Савватий! Как вы смеете такое говорить?! А как же «не суди»?

— Ага! — протянул отец Савватий довольным тоном. — Кажется, твои сомнения развеять не так уж сложно. Хорошо! — Глядя на мое недоумевающее лицо, он добавил: — Когда исчезают сомнения, рождается надежда. А надежда — это вера. А вера — это жизнь. В нашем положении, — священник сделал широкий жест рукой, — все на вере да на надежде зиждется.

— Галя не блудница, — повторил я, сам не зная для чего.

— Не блудница, — согласился отец Савватий.

— И тем не менее… — Я помолчал, подбирая слова. — Ее роль в этой истории для меня до конца неясна. Галина… Я даже не знаю ее фамилии! Отчества не знаю!

— Это ты дал маху, — пожурил меня Савватий. — Не забудь — хо-хо! — поинтересоваться хотя бы после венчания.

— Кто она? — распалялся я все сильнее, радуясь тому, что наконец-то мне представилась возможность выговориться. — Галина — это незначительный, второстепенный персонаж, который выделяется из массовки тем, что ему было позволено произнести несколько особых реплик? Она — эпизод? Или она вот здесь? — Я положил ладони на грудь. — Или она всегда была со мной? Горела со мной в разбитой «камбале»? Сражалась с людоедами? Тряслась от ужаса в крипте, глядя на приближающегося Мустафу? Что скажете, отец Савватий?

— Я скажу, что суть христианского учения можно передать одним словом. И слово это — любовь.

Я поглядел на отца Савватия несколько недоуменно. Вспомнилась поговорка про кулика, который все свое болото нахваливает. Вспомнилась и забылась, потому что от незамысловатой софистики священника на душе у меня вдруг полегчало.

Духовник, будто бы уловив мои мысли грешные, заулыбался:

— Иди, сын мой. И больше не сомневайся.

И мы пошли. Доели обед, взяли в руки кайла и пошли — два простых русских мужика — сколупывать гранит с островных склонов. Ничто так не излечивает от дурного расположения духа, как честный физический труд, — это я заявляю со всей ответственностью дипломированного врача.

До заката могучий киль «Кречета» скрылся под каменным панцирем.

А еще поздним вечером охнула одним стволом шестидюймовая пушка Кане. На марсах тут же заорали и засвистели: я сразу смекнул, что это не тревога; что это матросы ликуют. Выходит, на сей раз снаряд лег в цель или же взорвал каменистый грунт пустоши рядом с мишенью. Значит, Северский нашел новое решение уравнения Лагранжа. Я счел это добрым предзнаменованием.

…Дверь кают-компании едва слышно скрипнула, отворяясь.

— Ваше благородие снова желает чаю?

Я держал в руках два наполненных фужера. На мне был отутюженный китель, чистая рубаха, щедро надушенная «Eau De Cologne», на ногах сияли щегольские штиблеты (их я позаимствовал в вещах покойного Арсения Федоровича Стриженова; надеюсь, он не стал бы возражать). В кают-компании царил полумрак: с разрешения Купелина, я выкрутил электрическую лампочку из патрона, а на середину стола поставил тяжелый канделябр с пятью зажженными свечами.

— С-сударыня изволили сделать мне предложение. Вчера, напомню вам. Это было вчера. Руки мои тряслись, и стоило больших трудов не расплескать из фужеров игристую жидкость.

— Со вчера много воды утекло, ваше благородие.

Она попятилась и, будто нимфа, отступила от света прочь.

— Вы… желаете отменить пропозицию?

— Мы не обучены понимать мудреные слова. Но если вы желаете, чтоб я поселилась в вашей каюте…

— Я говорил со священником, Галя. Отец Савватий готов обвенчать нас, как только вы дадите согласие.

— А как насчет вашего благородия?

— Считайте, что мое согласие лежит в кармане вашего френча.

— Френч не мой, а ваш… Ой, что это?

— Шампанское, Галя. Попробуйте, оно вам понравится.

— Вчера у Мошонкина я пробовала ликер. Он знаете какой приставучий!

— Кто? Ликер?

— Нет. Баталер Андрей Владимирович Мошонкин. Он всю ночь поил меня ликером и умолял стать его женой. Я почти согласилась, жаль — ночь была коротка, иначе бы согласилась полностью.

— Мошонкин женат, — пошел я на циничную ложь. — И детей у него — мал мала. В деревеньке под Симбирском подоконники грызут. Так что на вашем месте, сударыня, я бы не строил иллюзий.

— Да? — В фиалковых глазах прочиталось искреннее недоумение. — Вот подлый… Как же так, ваше благородие? Кому тогда верить?

— Ну… во всяком случае, не нижним чинам с сомнительными фамилиями. Вы пейте шампанское, пейте. Настоящее, французское. А я вам пока поиграю.

Я сел за фортепьяно. Музыкант из меня, скажу вам… Вдобавок пальцы одеревенели после дневных упражнений с кайлом и кувалдой. В моем репертуаре была всего одна композиция, которую я играл более или менее сносно. Всем известная «Боже царя храни!» — эту вещь меня принудил выучить мой консервативный до мозга костей папенька.

Но, не доиграв гимн и до середины, я почувствовал, что шею мою обвили тонкие руки. Горячее дыхание коснулось уха.

— Мы обвенчаемся завтра же, — сказала нимфа с фиалковыми глазами.

Уверен, что эта новость от души повеселила на «Кречете» каждого. Правда, веселье длилось недолго: оптимистическим планам Галины не суждено было осуществиться ни на следующий день, ни позже…