Максим Хорсун - Солдаты далекой империи

Утром, едва порозовело на горизонте, в зловещий туман, затопивший русло Стикса, ушел отряд Купелина. Остались позади общая молитва и скомканное, испорченное взаимными напутствиями прощание. Двенадцать моряков, надев поверх форменок неприметные на фоне марсианской пустоши рабочие робы серо-коричневого цвета, вооружившись винтовками, револьверами и ручными бомбами, спустились по штормтрапам на сооруженную вчера насыпь и почти сразу стали невидимыми, настолько густым был туман. Отныне отряд Купелина действовал сам по себе. На «Кречет» эти люди вернутся либо со щитами, либо не вернутся вообще. Оставшимся на броненосце было строго-настрого наказано не бросаться сломя голову им на выручку, если что-то пойдет не так.

Видит Бог, в этой затее все могло пойти не так.

Отец Савватий при помощи баталера Мошонкина (какова ирония судьбы!) разворачивал на палубе походную церквушку. Венчание на борту броненосного корабля — доселе небывалый случай в истории царского флота. Прецедент! Жаль, что адмиралтейские хроникеры проведают об этом событии отнюдь не скоро. Было бы интересно узнать, как они станут трактовать случившееся…

Вернее, неслучившееся. Однако приготовления к скромному торжеству мы вели до последнего мгновения. На камбузе в то утро готовили гречневую кашу. Вкусно и по-домашнему пахло растопленным сливочным маслом, клокотала горячая вода в котле, звенела посуда. Галина болтала с товарками — с полногрудой Людмилой и со щуплой, похожей на подростка Аннушкой. Клянусь, я не намеревался подслушивать их насквозь женскую беседу. Я зашел на камбуз за кружкой чаю и услышал то, что не понравилось бы ни одному мужчине.

— Барышни! — обратился я к увлеченным беседой подружкам (их, надо сказать, весьма смутило мое появление). — Никаких подвенечных платьев из занавесок! Даже из новых занавесок! Здесь — война, а не балаган. Галине хорошо и в моих вещах, я попрошу не превращать мою будущую жену, прости Господи, в цыганку!

Сказав это, я чинно откланялся и вышел на палубу.

Погода стояла не в пример вчерашней. Туман рассеиваться не желал, и, с одной стороны, это было нам на руку: я надеялся, что отряд Купелина пройдет под прикрытием белесой завесы большую часть пути. С другой стороны, марсовые ничего не видели дальше своих носов. Лучи боевых фонарей слепо шарили по клубящейся стене, отгородившей «Кречет» от русла Стикса и от пустоши. Дул пронизывающий до души норд-ост, и нечего было думать о том, чтобы заниматься укреплением подводной части броненосца в нательной рубахе и брюках, как я это делал вчера. Кажется, бабье лето в наших широтах закончилось. Сегодня придется облачаться в шинели или в офицерские тужурки.

Кое-кто из ребят начал ворочать камни. Пора было и мне разделить с матросами сей несладкий труд. Или нет? Проклятье! Где отец Савватий? Быть может, он совершит обряд сразу, и мы выпьем по чарке водки да продолжим работу? Действительно, нам тянуть резину нежелательно: во второй половине дня Купелин доберется до каньона, где работают машины «хозяев», и события, думается мне, потекут со скоростью горного потока. Мы церемониться не собираемся, пусть только священник скажет нужные слова, и на этом — баста. Каждого из нас ждет своя вахта: моя — с кайлом среди гранитных глыб, ее — с половником на камбузе.

Кто мне ответит: неужели все женихи чувствуют себя такими же дураками?

Я прошелся вокруг походной церквушки, постоял, поглазел на то, как низкие тучи облизывают мачты, как трепещет вымпел, то исчезая в серо-розовой мути, то выныривая из нее вновь. За тем попятился; сделал шаг, другой и налетел спиной на какого-то человека. Развернулся, собираясь принести извинения, но оторопел, поперхнувшись словами: передо мной стоял капитан Герман.

Иоганн Карлович рассыпался по палубе ржавым песком. Был капитан — нет капитана. Остался только отзвук жалобного стона да застарелый запах крепкого табака.

Что ты попишешь? Марс… Чего здесь только не случается!..

Я протер глаза, поворошил носком сапога рассыпанный песок. Перекрестился, пригладил влажные волосы на голове.

Что я собирался сделать?

Ах, да! Спуститься к килю, поспрашивать у морячков, видел ли кто из них отца Савватия, и заодно прикинуть объем предстоящей сегодня работы.

Но я не сделал ни того ни другого — не успел. Из-за островка, очищенного нами от гнезд «стариков», донесся шум, какие-то возгласы. Нет, я не услышал в них тревоги — скорее удивление. Будь я проклят! Восклицания стали звучать чаще и громче. Чье-то бурное удивление переросло в не менее бурную радость. Я кинулся со всех ног к скалам по проложенной вчера тропе. С головой нырнул в туман и через секунду-другую оказался в мире силуэтов, полутеней и приглушенных звуков.

— Воды, братцы! — услышал я чей-то голос. — И корочку хлебца! Бога ради! Кружку воды и корочку хлебца!

Вырвался из тумана и едва не налетел на меня ошалевший горнист Пилингс.

— Что там, Яша? — спросил я его. — Что у вас стряслось?

— Р-руские м-моряки, Павел Т-тимофеевич! — заикаясь от избытка чувств, ответил мне музыкант.

— Кто такие? Откуда?

Но Пилингс лишь махнул рукой и кинулся к разбросанным у каменной насыпи вещам. Действительно, мы и вчера брали с собой воду во флягах. Сухарики тоже у кого-нибудь обязательно да найдутся. Не подниматься же всякий раз, когда захочется сделать глоток воды, по штормтрапу на «Кречет»!

Впрочем, я уже слышал разговор, который имел место за скалами. Голоса звучали наперебой: — Тихоокеанский флот, транспорт «Оренбург»…

— Братцы! Братцы!!! Вот счастье-то! Вода закончилась два дня назад, а еда… сколько мы не жрали? Кто помнит?

— Капитан наш ранен, совсем плох. Его бы на корабль, а? Найдется ведь свободная койка?

— Вот счастье-то! Сколько дней шли куда глаза глядят и набрели на земляков! Есть все-таки на свете Бог!

И вот они показались на тропе — пятнадцать серых силуэтов, с каждым шагом черты пришельцев обретали резкость. «Оренбуржцев» сопровождали четверо наших матросов. Среди прибывших выделялась рослая фигура; это и был, очевидно, раненый «капитан» — правая рука незнакомца покоилась в самодельном лубке. Кроме того, на капитанском лице темнела самая что ни на есть пиратская повязка, прикрывающая выбитый глаз.

Чужаки шли стремительным шагом, чуть ли не наперегонки с балтийцами, взяв курс на спущенные с «Кречета» штормтрапы. Очевидно, им категорически не терпелось очутиться на борту броненосца. Ха-ха! — их порыв был мне понятен, как теорема Пифагора: земная еда, чистая одежда, стальная крыша над головой…

Одеты «оренбуржцы» были в грязные, ободранные форменки. Сами казались худыми и изможденными и, в общем-то, ничем не отличались от нас…