Алексей Калугин - Мертвоград

– Немедленно остановитесь! – прикрикнул на дервиша оперативник. И, помедлив секунду-другую, добавил: – Я требую!

Заявление было в высшей степени странное.

Во-первых, старший опергруппы вовсе не был уверен в том, что дервиш выполнит его приказ. Более того, он сильно в этом сомневался. Во-вторых, он даже не знал, услышал ли его дервиш. Он ведь мог пребывать в трансе. Или же просто оказаться глухим. Оперативник мало что знал о дервишах. Прежде ему не приходилось иметь дела ни с одним из них. Но он был почти уверен в том, что дервиши не просты. Весьма не просты. К примеру, что представляет собой для дервиша окружающий мир? Точку? Спираль? Или рисунок тушью? Наверное, стоило спросить об этом самого дервиша. Да ведь только он все равно не даст прямого, однозначного ответа. На то он и дервиш, чтобы все время ходить вокруг да около. Или крутиться на одном месте, как волчок, в ожидании просветления. А что, если это и есть решение всех проблем? Самое простое. Так, чтобы раз – и навсегда! Одним махом!.. Ладно… В-третьих, наконец, оперативник понятия не имел, что ему делать, если дервиш не выполнит приказ. А он, судя по всему, так и намеревался поступить. Что тогда? Стрелять в ногу или сразу в голову? Мысль о том, что можно позвать на помощь оставшихся за дверью соратников, почему-то не посетила светлый разум старшего оперативника. И вовсе не потому, что он был абсолютно уверен в том, что ситуация у него под контролем и он сам отлично со всем справится. Он терял контроль не только над ситуацией, но и над своим разумом. В голове у него творилось черт-те что. Кавардак. Бедлам. Сорочинская ярмарка. Все сразу. Единственной целью, на которой он пока еще мог сосредоточиться, оставался дервиш. Только зачем это было нужно? Это он уже не понимал. Да и не считал нужным понять.

– Повторяю последний раз! – медленно, тщательно артикулируя слова и красиво играя голосом, произнес он. – Именем Гильдии чистильщиков! Прекратите крутиться и повернитесь ко мне лицом!

Ему понравилось, как он это сказал! Ну, просто Цицерон какой-то! Ну, или, по крайней мере, Тупак Шакур! Точно – Тупак!

Однако гласу Шакура дервиш также не внял. Он остался равнодушен к нему. И продолжал крутиться, завывая и позвякивая тарелочкой. Тем самым он не оставил оперативнику выбора.

Чтобы сделать первый предупредительный выстрел, старший опергруппы сначала было прицелился в люстру. Но в последний момент передумал и выстрелил в телевизор.

Кинескоп будто взорвался изнутри тысячью мелких осколков, брызнувших в сторону дервиша.

А потом произошло нечто невообразимое. Или – совершенно невозможное. Хотя с чьей точки зрения? Дервиш, к примеру, ни капли не удивился. А вот оперативник опешил. И даже рот слегка приоткрыл, дабы выразить надлежащим образом свое изумление.

Осколки лопнувшего экрана замерли. Повисли в воздухе. Как… Трудно даже сказать, на что это было похоже. Стоп-кадр – слишком уж банально. Да и невыразительно к тому ж. Можно было сказать, что время остановилось. Однако дервиш продолжал крутиться как ни в чем не бывало. Он сделал еще три или четыре оборота и вдруг тоже остановился. Лицом к целящемуся в него из пистолета оперативнику. Впрочем, лица у него, как и прежде, не было. Лицо дервиша закрывало некое подобие восковой маски, оплывающей на жарком солнце. А может, это и было его истинное лицо?

Оперативник больше не думал о том, что представляет собой существо, которое он видит перед собой. Он направил прицел в центр того, что должно бы быть лицом дервиша, и нажал на спусковой крючок. Пистолет медленно, словно совершая колоссальное усилие, да к тому ж и с неохотой, дернулся в его руке. Он почувствовал вибрацию в рукоятке. Прошла секунда. Другая. Третья. И наконец из стволового отверстия показалась тупая, округлая головка пули. Выбравшись полностью из ствола, пуля встряхнулась, как резвая, вполне довольная жизнью собачонка. И упала. Гулко ударившись о застилающий пол ламинат.

Дервиш вытянул руки перед собой и сам весь подался вперед. Тело его стало неестественным образом изгибаться и вытягиваться, будто было сделано из мягкого, очень пластичного материала. Текучая масса, заменявшая ему лицо, начала приобретать некую видимость формы. Вот – на ней вырос нос. Вот – прорезались глаза. Вот – образовалась щель на месте рта. Вскоре это уже было вполне сформировавшееся лицо. Оперативнику даже показалось, что он узнает в нем знакомые черты. Но в этот миг черты лица дервиша снова смазались, перемешались, и из однородной массы будто вынырнуло совсем другое, новое лицо. Оперативник не успел сообразить, на кого похож новый лик, как на него уже смотрело совсем другое лицо. Лица менялись, будто перетекали одно в другое. Мужские, женские, детские, чудовищные лица всматривались в старшего опергруппы большими, круглыми, голубыми, зелеными, выпученными, черными, карими, раскосыми, миндалевидными, вытаращенным глазами и по мере этого приближались к нему все ближе.

Ближе…

Ближе…

Когда до лица дервиша – ну, или кто он там был на самом деле? – стало можно рукой дотянуться, оперативник поднял руку и ударил его рукояткой пистолета. В висок. Не очень сильным, но точно выверенным ударом. Таким, что валит человека с ног, каким бы прочным ни был у него череп.

На виске у дервиша образовалась неглубокая вмятина. Которая тотчас же затянулась. Но дервишу это, видимо, не понравилось. Лицо его продолжало меняться, но теперь оно приобретало все более чудовищные черты. Нос сделался плоским, кожистым, подбородок заострился, челюсти вытянулись. Глаза приобрели зловещий отсвет. А зубы – оскал.

Оперативник подумал, что зря он, пожалуй, ударил эту тварь рукояткой пистолета. Ведь можно было, наверное, и как-то иначе разобраться. Или – нельзя?

Дервиш, превратившийся в некое подобие извивающегося змея, поднял руки, словно хотел продемонстрировать оперативнику, какие у него замечательные вещицы. В одной – медная тарелочка на кожаном шнурке, в другой – тоненькая металлическая палочка. Оперативник натянуто улыбнулся. Как идиоту, с которым лучше не связываться. А дервиш чуть приподнял палочку и едва коснулся ею края металлической тарелочки. И сказал лишь одно только слово:

– Ом!

И мир содрогнулся.

Во всяком случае, так показалось оперативнику.

Все, что его окружало, стало зыбким и неверно-обманчивым. Цвета скользили и перетекали. Звуки плыли и колыхались. Все имело свой ритм. Но – ритм неправильный. Кем-то предумышленно нарушенный. Сбитый.

Ужасающее лицо дервиша стало растекаться по сторонам. Его изуродованные пропорции становились все более уродливыми. Нереально уродливыми!

Но оперативник не смотрел на дервиша. Он видел перед собой только маленькую медную тарелочку, все еще совершающую обманчиво медленные колебательные движения. Ему казалось, что он видит не только саму тарелочку, но и плывущие от нее в разные стороны звуковые волны. Они окутывали его, подобно кокону, сплетенному гигантским пауком, любителем человеченки, – и откуда только берутся такие твари! И ладно бы кокон! Так ведь они еще и жужжали, как рой обезумевших пчел, прилетевших с медосбора и обнаруживших на месте родного улья разворотившего его и сожравшего весь мед негодяя! И звуки эти были гораздо болезненнее реальных пчелиных жал.