Александр Бушков - Завороженные

Завидев поручика, он отложил тренькнувшую гитару и, ухмыляясь во весь рот, звучно воскликнул:

— Мой друг, как нам вас не хватало! Признаться, я вам завидую чистой, благородной завистью, то есть вполне достойным русского офицера чувством, не таящим в себе оскорбления. Она так очаровательна, вы так гармонично смотритесь со стороны, меж вами словно проскакивает лекстрическая искра… — он понурил голову: — А я вот, знаете ли, все больше с доступными красотками, городскими и дворцовыми — благо разницы, антре ну , никакой… Что поделать, натура моя настолько широка, что никакие чувства в ней не задерживаются, вихрем просквозят — и ау… Ну что же вы стоите? Садитесь, наливайте себе любого, здесь все одинаково чудесно… Я надеюсь, вы не станете отговариваться неподходящим временем, словно пуританская штафирка? Вот так! Молодец! Хвалю!

Наливая себе вина в чистый бокал, поручик покосился влево. Из-под спускавшейся до пола вышитой скатерти торчали сапоги великолепнейшего шевро — вишневого цвета, расшитые золотом, со шпорами, усаженными немаленькими брильянтами. Судя по их положению, они не пустые, кто-то в них пребывал. Слышалось безмятежное сопение и похрапывание.

— Вот, имею честь представить, — показал на них Маевский. — Сиятельный Кабари собственной персоной. Четвероюродный племянник его величества по женской линии, официальный наследник престола… правда, девятнадцатый в списке, но все равно, высокий титул не пропьешь, хоть ты тресни… Талантливый юноша растет, бутылку осушает, не переводя духа, и тут же другую требует… Я бы его вытянул с вами познакомиться, да уж ладно, коли у человека нешуточное горе… — Маевский прыснул. — Фантазер невероятнейший, хотя я их и повидал…Чего я от него только за эти дни ни наслушался… А сегодня, изволите знать, сиятельный горько переживает внезапную разлуку с другом… вернее, с подругой. Фантастический сказочник! Он, представьте себе, черт-те сколько времени разговаривал прямо из дворца с мамонтом… точнее, мамонтеночком, еще точнее, мамонтеночкой, потому что это, он уверяет, именно что девочка… Мамонтеночка, как тут еще скажешь? Одним словом, они очень долго проводили время в задушевных беседах…

— Как ? — вырвалось у поручика.

— Я, признаться, толком не понял, — сказал Маевский, старательно наполняя свой бокал. — Как-то так вот… — он несколько раз коснулся пальцами лба, выбрасывая потом руку на всю длину. — На манер ясновидящих, посредством обмена мыслями и чувствами… Уж такие они стали закадычные друзья, не разлей вода… Представляете? Хороший здесь народ, такой непосредственный… Представьте, что бы началось, начни наследник-цесаревич рассказывать всем и каждому, что он мысленно беседует с серной в Гатчинском парке? Эскулапов бы кликнули. А здесь ничего, философски относятся… В общем, сегодня… то есть, конечно, вчера мамонтеночка ему вдруг заявляет, что должна попрощаться, потому что все они куда-то уходят, очень далеко и навсегда…

— Куда? — воскликнул поручик.

— А уж этого ни я не знаю, ни сиятельный, — сказал Маевский, ухмыляясь. — Как я понял, мамонтеночка и сама не могла толком объяснить: она ж дите малолетнее, во взрослых делах не разбирается. Твердила все: мол, далеко и навсегда… Вот и загоревал юный царевич номер девятнадцать не на шутку, принялся заливать горюшко вином, пытался со мной соревноваться, но где ж сему благородному вьюноше перепить синего гусара. Под стол отправился баиньки, предварительно оросив меня горючими слезами. Тяжко ему с милой подругой расставаться. Что это вы нахохлились?

Поручик медленно сказал:

— А вы знаете, что мамонты и в самом деле куда-то уходят? Сбиваются в огромные табуны наподобие того, что пронесся мимо нас тогда в ущелье, уходят куда-то далеко, на какие-то Великие Равнины… Вроде бы даже пропадают так загадочно, что никаких следов найти не удается.

— Ох ты! В самом деле?

— Да, их наблюдали с воздуха.

— Ну вот, я и говорю… — заулыбался Маевский. — Наш сиятельный юноша фантазии сплетает затейливые и искусные, с массой якобы жизненных подробностей… Уважаю! Аркадий свет Петрович! А давайте, душа моя, на брудершафт выпьем? Ежели почитаете сего вертопраха и повесу, — он стукнул себя кулаком в грудь, — того достойным…

— С радостью, — сказал поручик искренне.

Они проделали все необходимые манипуляции и осушили бокалы.

— Попомни мое слово, Аркаша, выйдет из тебя толк, — непререкаемым тоном заявил Маевский. — И альва уконтрабасил лихо там, в Сибири, и все у тебя здесь получается распрекрасным образом, и даже красавицу пленил незаурядную… Как бы не пришлось еще под твоим началом служить…

— Да что ты, — сказал поручик задумчиво. — Я-то без году неделя, зеленый…

— В тебе, друг мой, есть основательность и стойкое следование дисциплине, каковые качества как раз и помогают продвигаться по службе, — сказал Маевский. — А я вот, многогрешный, не из таких. Я, грешным делом, из тех, кого и ценят, и привечают, да высоко не двигают… о чем я ничегошеньки не сожалею. Я бы, говоря совсем откровенно, со Стахеевым не поменялся. Это категорически не по мне: возглавлять, руководить, обо всем болеть душой, ответственность волочь. Мне бы что попроще: конь, ружье и вольный ветер, а уж мы себя покажем… Твое здоровье! Я вот тут подумал… Знаешь, почему нам в этом путешествии так везет? Потому что у нас в группе насчитывается сразу три Петра. Полковника зовут Петр, а мы с тобой, так уж карты легли, оба Петровичи. Я серьезно. Мы — совсем молодая воинская часть, однако, как и положено, сложились свои приметы, скверные и полезные. Считается хорошей приметой, если в группе хотя бы у двух совпадают имена, или отчества, или имя с отчеством. Смешное суеверие, конечно, но ты же сам знаешь, как это бывает… Короче говоря, до нас еще такого не случалось. И дела обстоят, сам видишь, наилучшим образом: знаний полезнейших получили в невероятном количестве, чертовски полезные вещички позаимствуем, в самом скором времени наведаемся в секретную императорскую библиотеку, — он поддел пальцем орденский медальон поручика. — Наконец, ордена получили, да не какие-нибудь, а с цепью на шею.

— Ну, это… — махнул рукой поручик. — Это ведь весьма… своеобразные ордена. Как бы и ненастоящие.

— Не скажи, Аркадий, — серьезно произнес Маевский. — По сему поводу давным-давно есть свой регламент, обстоит в точности так, как с иностранными: ордена, полученные в других эпохах, разрешено носить наравне с наградами Российской империи. А потому в торжественные дни мундиры иных наших офицеров являют собою весьма любопытное зрелище. Не столь уж и часто, правда, награждения случаются во время путешествий, но все же некоторые, особенно сеньоры, живущие где-то постоянно, смотришь, и удостаиваются… Кое-кому на войне пришлось бывать, а там уж с этим, сам понимаешь, гораздо проще обстоит… И поскольку…