Марина Абина - Грибница

Сейчас ему было шестьдесят шесть. Родился и вырос он в Глееватке, что за сорок километров от города. Его детство было счастливым, пока отец не подхватил туберкулёз костей и не умер от него через два года. Тогда всё пошло прахом. Два старших брата не хотели гнуть спины за копейки, обрабатывая землю, и подались в город. Там сельским парням без образования был только один путь — в шахту. Вскоре среднего — Митьку — насмерть зашибла крепёжная балка при обвале, а старший — Иван — попал в плохую компанию и закончил свои дни на «дурке» от белой горячки. Саша с мамой остались одни, но семейные беды на этом не кончились. Когда он учился в восьмом классе, мама заболела рассеянным склерозом и получила нерабочую группу по инвалидности. Ей пришлось уволиться с должности доярки и жить на крошечную пенсию, которой на них двоих катастрофически не хватало. На следующий год у неё отказали ноги и на Сашу легли все заботы о матери и по ведению хозяйства.

Несмотря на прогнозы врачей, она прожила полностью парализованная ещё долгие шестнадцать лет, отобрав у сына надежду на дальнейшее образование и лучшую судьбу. Похоронив мать, он побоялся повесить новое ярмо на свою шею и промыкался холостым до самой старости.

Оставшись после Пыления единственным выжившим в родном селе, поневоле он стал задумываться, почему столько достойных людей умерло, а он по-прежнему жив. Может быть то, ради чего Господь держит его на земле, ещё не свершилось? А может быть он так и умрёт бесполезным жалким червём, способным только пресмыкаться по земле и оставлять после себя кучки перегноя? Теперь Саныч задал этот вопрос Фёдоровне, но она лишь пожала плечами. Саныч помолчал, а потом продолжил свой рассказ.

Будучи одиноким, он не испытал того потрясения от одновременной утраты всех своих близких, которое довелось пережить большинству других выживших. Когда пыльца осела, он стал бродить от хаты к хате, от села к селу, и везде находил только покрытые Грибницей трупы людей и животных. Лето началось с засухи, и оставшиеся без полива сады и огороды очень быстро погибли. Санычу приходилось довольствоваться однообразным меню из каш и консервированных овощей, которые он находил на кухонных полках и в погребах своих односельчан. На четвертые сутки после окончания пыления Саныч решил идти в город, где он надеялся найти не только еду, но компанию.

Выйдя ещё затемно, часам к трём дня он отмахал сорок километров и вошёл в черту города. У него не было чёткого плана действий и, принявшись бесцельно бродить по улицам, он вскоре совершенно заблудился и стал поддаваться панике. И было от чего!

В его селе мертвецы не валялись, где попало, словно заснувшие на солнышке бомжи. Многих своих друзей и соседей он лично похоронил на сельском кладбище. Здесь же, в железобетонных коробках многоэтажек, лежали тысячи неубранных трупов. В каждом дворе, под каждым деревом были могилы, некоторые из которых остались не закопанными, как будто люди рыли их для себя сами, а потом валились в них замертво. Весь город превратился в кладбище, а дома в склепы. Стояла жуткая мёртвая тишина, которая вместе с одуряющей жарой, так давили на психику, что вскоре Саныч окончательно потерял над собой контроль и принялся метаться в поисках выхода из железобетонного лабиринта спальных районов. И вот, когда в просвете между домами уже виднелась широкая магистраль проезжей части и пестрели яркие вывески магазинов по красной линии, где-то позади него, во дворах, раздался звук. Звук подействовал на него, как свет автомобильных фар действует на зайца ночью на дороге — он оцепенел.

Звук повторялся снова и снова с настойчивостью капающей воды. И внезапно Саныч понял, что появление звука в этот безветренный день может означать только одно: здесь есть кто-то живой. И тогда он развернулся и побежал обратно, в глубину мёртвого лабиринта, из которого только что так стремился вырваться.

Бетонные стены отражали звук во всех направлениях, и эхо от него металось от одного дома к другому, кружась вокруг Саныча, словно неуловимая завируха. Теперь мужчину мучила другая мысль: если звук прекратится, то он никогда не найдёт его источник в этом проклятом лабиринте. Саныч бегал между домами, обливаясь потом и чувствуя, что его сейчас хватит удар. И в тот момент, когда он уже готов был сдаться, перед ним открылась просторная детская площадка, на которой словно маятник от часов, раскачивались ужасно ржавые и ужасно скрипучие железные качели. На их деревянном сидении во весь рост стояла щуплая детская фигурка и заставляла качели взлетать всё выше и выше, выше и выше, чтобы те сделали «полное солнце», если говорить языком маленького народца.

Единственная мысль, пришедшая Санычу в голову на тот момент, была о том, что ребёнок ещё слишком мал для таких упражнений и может сорваться. И стоило ему только подумать об этом, как именно это и случилось.

Качели сделали полный оборот, и когда сидение на миг зависло в самой высокой точке над несущей осью, мальчик сорвался и плашмя грохнулся на землю. По инерции качели совершили ещё один полный оборот, и тяжёлое деревянное сидение пронеслось совсем близко над распростёртым в пыли телом.

Саныч понял, что если ребёнок остался жив и вздумает приподняться, то седушка, заключённая в металлическую раму, размозжит ему голову. Эта мысль заставила его броситься вперёд и на лету остановить снова несущееся вверх качели. Он растянул какие-то мышцы в спине и ушиб правое запястье, но в тот момент это не имело значения. С колотящимся сердцем он склонился над ребёнком и принялся осторожно ощупывать его руками в поисках переломов. Их не было. По крайней мере, Санычу так показалось.

Он рискнул поднять бесчувственного мальчика на руки и перенести его в тень дерева, где стоял железный стол для игры в пинг-понг. Он положил мальчика на этот стол и смочил ему лицо водой из своей фляги. И тогда убедился, что Бог всё-таки есть потому, что ребёнок быстро пришёл в себя, и у него не оказалось никаких опасных травм. Это было просто чудо, поскольку малыш рухнул с пятиметровой высоты на твёрдокаменную землю, и Саныч мог поклясться, что слышал, как хрустнули его кости. И он не имел ни малейшего понятия, что бы он делал, если бы они действительно сломались. А теперь мальчик неподвижно лежал и смотрел на него своими странными, слишком тёмными и слишком большими глазами. Саныч не знал, как истолковать этот взгляд, но он был так рад, что мальчонка остался жив и, что он, Саныч, теперь не одинок, что порывисто обнял его за худенькие плечики и прижал к своей груди. Спустя несколько секунд пацанёнок уткнулся ему в плечо и разревелся. Так Саныч обрел сына.

Его звали Данил, и он уже с неделю был круглым сиротой. После смерти родителей его приютили соседи. Но и их семью не пощадила ужасная хворь, и вскоре мальчик повторно остался в одиночестве. Когда умерла тётя Галя — соседка с верхнего этажа, наверное, только ради него и продержавшаяся дольше всех остальных жильцов в доме, он поселился на улице в игрушечном домике, стоящем на детской площадке. В нём было голо и грязно, зато не было призраков, которые пугали его в родительской квартире. Туда он возвращался только затем, чтобы взять очередную бутылку минеральной воды и столько упаковок Мивины, сколько умещалось в карманах его шорт и в руках. После этого летел с шестого этажа по лестнице, словно за ним гнались черти, и бросался к этим качелям. Их ржавый скрип разрывал оглушающе-ватную тишину вокруг и прогонял призраков обратно в тёмные пещеры подъездов. Стремительное качание давало Данилу ощущение того, что он птица и может улететь из этого ужасного места в заоблачный мир, где его ждут родители.