Вячеслав Шалыгин - Бой с Тенью

— Сами доберемся, — буркнул Сноровский.

— Нет, шеф, Федя прав, — поддержал Куриловича доктор. — Ночь уже. Заблудимся.

— А они?

— Вы же видели, как эти люди одеты. Я имею в виду штатских. Это наверняка местные.

— Это опасно.

— Я замерзла, — тихо пожаловалась Вера, — и устала.

— Все устали, — Пашков по-дружески обнял ее за плечи. — Сидя на снегу, все равно не согреешься.

— Ладно, — Иван Павлович указал вслед группе беженцев. — Только без шума и не отставать!

Не отставал, в основном, Федор. Вере и доктору пришлось сложнее. Лодыжка у Пашкова отекла, в связи с чем высокое голенище пришлось расшнуровать, и теперь ботинок постоянно норовил потеряться. Доктор старался держать темп, но хромать, опираясь на сучковатый посох, так же быстро, как шел авангард, он не научился. Девушка же просто едва передвигала ноги. В конце концов она упала и тихо заплакала. Доктор, пытаясь удержать спины Сноровского и Федора в поле зрения, сделал еще пару шагов, но остановился и растерянно обернулся. Вера не двигалась, лишь ее плечи слегка сотрясались от рыданий. Пашков судорожно сглотнул слюну и сначала сделал десяток торопливых шагов за уходящими все дальше товарищами, но потом снова остановился и, с тоской пронаблюдав, как их очертания исчезают в темноте, вернулся к девушке. Усевшись рядом, он погладил ее по плечу и вздохнул.

— Отдохни, девочка. Отдышись. Я тоже вот… А… я перекурю, например… Да, перекурю, и пойдем. Тут до Покровки два шага осталось. А там и согреемся, и поедим, и поспим… Ты только сейчас не вздумай засыпать! Слышишь?

Он потрепал ее за то же плечо.

— Я не пойду, — тихо ответила Вера. — Иди один…

— Ага, — доктор усмехнулся. — Нашла супермена. Может, предложишь еще и шею тебе свернуть, чтобы не мучилась? Нет, я добрый и слабохарактерный. Буду тебя тащить, пока не сдохну.

— Тогда я лучше пойду, — отрешенно согласилась Вера. — Дохлый доктор — это, наверное, тяжело…

— Умница, — Пашков оперся на посох и медленно встал. — Юмор жив, значит, дойдешь.

*Покровка выглядела заповедным уголком тишины и покоя. Во всей деревне нигде не горели лампочки, не ходили люди и даже не лаяли собаки. Сначала Пашков попытался найти следы шедших впереди беженцев и следовавших за ними «управленцев», но вскоре оставил бессмысленные попытки и постучал в ближайшие ворота. На скорый ответ он не рассчитывал. В принципе, хозяева с полным правом могли не реагировать ни на стук, ни на просьбы, ни на мольбы. Однако иного выхода не было, и доктор постучал более настойчиво. Третья попытка могла быть сопряжена с риском получить прямо сквозь деревянные ворота заряд картечи из какой-нибудь охотничьей «тозовки», но Пашков все-таки постучал еще раз.

— Хотя бы собаку мы должны были разбудить! — озадаченно пробормотал он, заглядывая в щель между створками.

— Может быть, здесь нет собаки, — предположила Вера.

— При таком-то хозяйстве, да еще у края леса? Воров тут, возможно, не опасаются, но от всяких лис и куниц защита быть должна. Лучше собаки никто ничего до сих пор не изобрел…

Он занес кулак, чтобы постучать в четвертый раз, но почему-то передумал. Вместо бессмысленной процедуры он просто нащупал слева от ворот калитку. Она открылась от легкого толчка. Пашков пару секунд посомневался, но потом заглянул во двор. В темноте что-либо разглядеть было почти невозможно, и доктор перековылял через деревянный порог.

— Эй, хозяева… — негромко позвал он.

Вера войти в чужой двор не решилась. Она стояла, нервно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к издаваемым Пашковым звукам. Доктор опрокинул что-то жестяное, невнятно выругался, затем почиркал спичками, снова выругался и наконец затопал — застучал посохом обратно к воротам. Теперь впереди него двигался размытый лучик света от перемотанного синей изолентой электрического фонарика.

— В прихожей нашел, — выходя за калитку, пояснил он.

— В сенях, — поправила Вера.

— А, ну да, — согласился Пашков.

— А хозяева? Они разрешат нам переночевать?

— А нет тут никаких хозяев, — доктор произнес это как-то слишком легко, словно пытался не переиграть и потому безнадежно переигрывал.

— Там… что-то случилось? — с тревогой спросила девушка.

— Нет, просто ушли второпях… Беспорядок. А собака, видимо, сдохла. Нет ее ни во дворе, ни в будке…

— А-а…

— Мы лучше в центр пойдем, — он незаметно подтолкнул Веру вперед. — В местную больницу… Коллеги не откажут в приюте.

— Володя, это же маленькая деревня, — девушка покачала головой. — Здесь, наверное, нет даже фельдшера.

— Ну… тогда просто другой дом поищем, — торопливо исправился Пашков. — Идем, идем…

— Другой? — Вера заглянула ему в лицо. — С живой собакой?

Доктор отвел глаза в сторону и молча кивнул. Рассказать этой и так уже до смерти запуганной девочке о том, что увидел в доме, он был просто не в силах. Или дело было не в Вере, а в нем самом. Он давно уже не расстраивался при виде крови или трупов, но никогда ему не доводилось видеть их на месте преступления, да еще в таком количестве. В этом вымершем доме еще утром жила семья из шести человек. Теперь они — двое взрослых и четверо детей — лежали в кроватях с одинаково перерезанными глотками…

Центром деревни, видимо, считался бревенчатый магазин и примыкающее к нему одноэтажное каменное строение с поникшим флагом. Двери в обоих домах были распахнуты настежь. Доктор посветил внутрь «сельмага» и, наклонившись, поднял что-то, лежавшее прямо у порога. «Что-то» оказалось промерзшей буханкой хлеба.

— Разгром, — констатировал Пашков, вручая холодный хлебный кирпич Вере. — Постой здесь. Он ненадолго исчез в темноте — лучик фонаря был уже совсем слабым, батарейки стремительно садились — и вернулся с двумя жестяными банками под мышкой.

— Нельзя так, — неуверенно пробормотала Вера, — без денег…

— Я десятку в кассу положил, — усмехнулся доктор. — По ценам военного времени.

— А может, мы здесь и останемся?

— Лучше там, — он указал на соседнее здание. — Кирпич мне более симпатичен. Каменное строение оказалось одновременно почтой и правлением животноводческого хозяйства «Покровское», так гласили надписи на покосившейся табличке. В четырех незапертых комнатках почты-правления царил беспорядок. Мебель была сломана, окна выбиты, а пол покрыт ровным слоем различной документации и корреспонденции. Единственным непроветриваемым помещением оказался трехметровый закуток архива. Он был обустроен в конце коридора, и на улицу из него при желании можно было попасть через наглухо забитую дверь черного хода. Пашков закрыл внутреннюю дверь в архив, просунув в ручку швабру, и утеплил вход, свалив перед ним папки с документацией. В последних лучиках электрического света он успел вскрыть карманным ножичком одну из банок и отпилить от буханки пару мерзлых краюх.