Джеймс Дашнер - БЕГУЩИЙ В ЛАБИРИНТЕ

— Я тоже пойду, если надо, — встрял Ньют, чем немало удивил Томаса — хотя бывший Бегун никогда не говорил об этом, но его хромота служила постоянным напоминанием о том, что тогда в Лабиринте произошло нечто совершенно ужасающее. — И уверен, что все Бегуны согласятся без пререканий.

— Это ты-то, с твоей ногой? — хрипло усмехнувшись, вопросил Алби.

Ньют нахмурился, глядя в пол.

— Знаешь, я не имею права просить приютелей сделать что-то, чего, чёрт меня раздери, не готов был бы сделать сам.

Алби основательней уселся на кровати и подобрал под себя ноги.

— Чёрт с тобой. Делай что хочешь.

— Что хочу? — переспросил Ньют, вставая. — Да что с тобой такое, старик? Ты хочешь сказать — у нас есть выбор? Или, по-твоему, нам надо сидеть на жопе ровно и ждать, когда придут гриверы и грёбнут нас?

Томасу тоже захотелось встать и захлопать в ладоши. Алби, конечно, в конце концов увидит, что его позиция ни к чему хорошему не приведёт.

Но лидер, как оказалось, не устыдился и не раскаялся:

— По мне, так лучше это, чем бежать им навстречу!

Ньют уселся на прежнее место.

— Алби, тебе пора начать думать башкой и соображать, что мелешь.

Хоть Томасу это и не нравилось, он вынужден был признать, что для осуществления их планов Алби был необходим. У приютелей он пользовался непререкаемым авторитетом.

Наконец Алби тяжело вздохнул и посмотрел каждому из своих собеседников прямо в глаза.

— Ребята, вы же понимаете, что я съехал с катушек. Правда. Я... прошу прощения. Нет, к чёрту, я не могу больше быть вожаком.

У Томаса перехватило дыхание: он своим ушам не верил. Алби действительно сказал такое?

— Да грёбаный... — начал Ньют.

— Нет! — воскликнул Алби. На его лице появилось несвойственное ему выражение смирения. — Я не то хочу сказать. Слушайте... Я не говорю, что готов поменяться местами с кем-нибудь и всякий такой плюк. Я только говорю, что... Парни, вы принимайте решения, я больше не могу. Я себе не доверяю. Так что... просто буду делать, что скажут.

Томас обнаружил, что и Минхо, и Ньют тоже в ошеломлении от услышанного.

— Э-э... о-кей, — осторожно сказал Ньют, словно сомневаясь в собственных словах. — Обещаю — наш план сработает. Вот увидишь.

— Ага, — пробормотал Алби. После долгой паузы он вновь заговорил с каким-то странным возбуждением в голосе:

— А-а... знаете, что я вам скажу? Разрешите мне заниматься картами. Уж у меня каждый приютель выучит эти карты наизусть.

— Как по мне, так пусть, — сказал Минхо. Томас тоже хотел выразить своё согласие, вот только не знал, имеет ли он право вообще что-то вякать.

Алби поставил ноги обратно на пол и выпрямился, сидя на краешке кровати.

— Мне кажется, зря мы засели здесь на ночь. Надо было закрыться в Картографии да работать как проклятые.

Наконец-то, подумал Томас, Алби сказал что-то разумное за последние дни.

Минхо пожал плечами.

— Может, и надо было.

— Ну... Тогда я пошёл, — с доверительным кивком сказал Алби. — Прямо сейчас.

Ньют потряс головой.

— Забей, Алби. Там уже слышно проклятых гриверов — воют где-то поблизости. Подождём до побудки.

Алби наклонился вперёд и поставил локти на колени.

— Слушайте, сначала вы, уроды, проповедуете мне здесь «не сдаваться» да «не поддаваться», а когда я конкретно вас слушаюсь, то начинаете ныть. Если я говорю, что сделаю, то сделаю, вы меня знаете. Мне просто необходимо забить чем-то голову, как вы не понимаете!

Томас почувствовал облегчение — от всех этих разборок он уже порядком устал.

Алби поднялся.

— Нет, правда, мне действительно очень нужно, — и он двинулся к двери, похоже, и впрямь намереваясь уйти.

— Сбрендил? — воскликнул Ньют. — Сейчас нельзя наружу!

— Я сказал пойду — значит, пойду. — Алби вытащил из кармана связку ключей и глумливо потряс ими. Томас недоумевал, откуда вдруг взялась такая храбрость. — Увидимся утром, козлики!

И с этими словами Алби вышел за дверь.

Это была странная ночь — даже в самые поздние часы, когда всё вокруг должна была поглотить тьма, снаружи царила та же тоскливая серая мгла. Глаза Томаса, который в нормальное время моментально бы заснул, никак не желали закрываться. Время ползло так мучительно медленно, что впору было начать думать, что следующий день не наступит никогда.

Остальные приютели, завернувшись в одеяла, попробовали заснуть, что оказалось совершенно невозможным делом. Они почти не разговаривали — какие там разговоры, когда ждёшь смерти. Слышны были только шорохи да тихие перешёптывания.

Томас пытался заставить себя уснуть — так время прошло бы скорее, но после двух часов мучительных усилий ему так это и не удалось. Он лежал на полу в одном из помещений на втором этаже, подстелив под себя толстое одеяло. Вместе с ним здесь было несколько других приютелей, испуганно жмущихся друг к другу. Единственную кровать отдали Ньюту.

Чак попал в другую комнату. Томас так и представлял себе, как мальчик плачет, скорчившись в тёмном углу и прижимая к себе одеяло, словно игрушечного медвежонка. Образ был столь удручающ, что юноша пытался отогнать его, не думать о Чаке, но безуспешно.

Почти у каждого имелся фонарик — на случай тревоги. В остальное же время, приказал Ньют, все огни должны быть погашены, несмотря на их новые, тлеющие мёртвым серым светом небеса: совершенно незачем привлекать к себе лишнее внимание. Всё, что могло быть сделано за такой короткий срок, чтобы отразить атаку киборгов, было сделано: окна заколочены, двери забаррикадированы мебелью, все вооружились ножами...

Однако Томас был далёк от того, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Предчувствие надвигающейся угрозы, страх и страдание, словно тяжёлым покровом, окутали его и, казалось, зажили своей собственной жизнью. Ему уже почти что хотелось, чтобы чудовища поскорее пришли — так, по крайней мере, всё быстро останется позади. Ожидание беды — вот что было самым изматывающим.

Отдалённые завывания гриверов становились слышнее по мере того, как шли минуты томительной ночи — каждая следующая казалась длиннее предыдущей.

Прошёл ещё час. Потом ещё один. Наконец Томас заснул, но спал неспокойно, урывками. Где-то около двух утра он перевернулся со спины на живот, наверно, в миллионный раз за эту ночь. Он положил руки под щёку, уставился на ножки кровати и затих — только тень в приглушённом, тусклом свете.

И тут всё изменилось.

Снаружи взвыли моторы, послышалось знакомое звяканье металлических шипов о каменный настил — как будто кто-то рассыпал пригоршню игл. Томас мгновенно вскочил на ноги — как и все остальные.

Впрочем, Ньют оказался быстрее всех. Он замахал руками, а потом приложил палец к губам — знак, чтобы все затихли. Потом, стараясь не опираться всем весом на больную ногу, проковылял к единственному в комнате окну, наспех заколоченному тремя досками. Широкие щели между ними позволяли взгляду охватить довольно большой кусок двора. Ньют осторожно приблизил лицо к окну, Томас тоже подполз поближе.