Сергей Михонов - Суррогаты

— Засада… — присовокупил капитан.

Хуторянин с сыном в отличие от гостя не суетились, им хватало для точного выстрела сотой доли секунды, на которую они появлялись из того или иного окна или дверного проёма и били гастарбайтеров наверняка.

Не желая тратить почём зря боеприпасы к АК-74, Москаленко сползал в арсенал за ручными гранатами. Всё-таки не к подствольному гранатомёту — ему казалось он справиться с ними. Тут как говориться особого ума не надо, а ему и дано не было. Рви кольцо и бросай в окно взрывное устройство, и как можно подальше.

Изготовился к метанию.

— Внимание… — предупредил он хуторян во избежание столкновения с ними, а то ведь мог и в затылок гранатой зарядить, либо те ему ненароком прикладом, попадись он им под горячую руку — не поздоровиться всем и в любом случае. А надеялся: кому — непременно противнику. — Мой выход! Я выхожу-у-Ух…

Что-то пошло не так, и что — Москаленко не сразу уяснил, а лишь мгновение спустя, когда на глаза попалась граната. Он бросил чеку, а не то, от чего была она, и до сих пор оставалась в руках.

— Кидай! Избавься, дурыла… — не сдержался Панасюк.

— Ой-ё-о… — бросился на выход из избы капитан СБУ. Граната, хоть и была ручной, но у него взбрыкнула. Он выронил её в самый неподходящий момент. И одновременно снаружи избы на полосе препятствия у частокола и внутри прогремели взрывы. — Во я даю! А чё творю — и сам не ведаю!

Рядом с ним нечто рухнуло на землю под ноги, и он растянулся следом, закрывая руками голову.

— Прибью, ублюдка! — не сдержался Панасюк.

— Ху-ху-хуторянин?

— Ещё и смешно, дураку… Ух…

Позади в очередной раз прогремел взрыв и мощнее прежнего. В избе сорвало крышу, разметав не только солому, но и толстые брёвн, а находившиеся под ней с черепицей. Её осколками и накрыло хутор, просыпаясь градом на головы захватчикам. Многим не повезло: кому-то ударило в голову, кому-то в грудь, а кому-то и живот. И ни тебе криков, ни стонов, разве что хрипы заменяли им предсмертную агонию ввиду наличия конвульсий. Тихо подыхали. А возможно и громко, просто ничего не расслышать и громче, чем каждый последующий взрыв не могло быть.

У хуторянина взрывался арсенал — детонировали одни боеприпасы за другими.

— Никак из "Василька" засадили!? — не поверил Онищенко.

— Да я скорее поверю: подтянули самоходную батарею дивизиона и как минимум "Гвоздиками" гвоздят, ежели не вовсе "Акациями" с "Гиацинтами", — присовокупил к слову Азаровский.

Перевес на главном направлении удара сейчас был на их стороне, бой у перелеска затихал. Самоходная зенитка больше не взрывала поле ни гусеницами, ни очередями 30-мм снарядов. Горючее имелось в баках, как и немного боеприпасов, да вот противник отсутствовал. Похоже, что и вблизи хутора затих, поскольку там, у автоматчиков не имелось ручных гранатомётов. Исключительно стрелковое оружие, а оно молчало или не было слышно в виду массового наличия взрывов. И грохот постоянно усиливался — нарастала амплитуда эха, разносившего по округе подобно грозовым раскатам.

— Победа… — ликовал экипаж зенитки.

— Беда… — вторили им защитники хутора.

Иные "партизаны" во главе с Апанасихой молчали. Что стало с ними — и стремился выяснить Азаровский.

— Не уезжай — я скоро, — предупредил он Онищенко, прихватив с собой "СВУ-А".

— Стой! Куда? — не удалось прапорщику задержать майора.

— Туда, куда сам сказал — на Кудыкину гору!

— Подстрелють ить…

Кто кого — Азаровский какого-то недобитого "жмурика", да и то, произведя вместо контрольного выстрела удар откидным прикладом в затылок, ломая суррогату микрочип.

Перелесок при новом появлении майора там, выглядел сейчас по большей части на поросшее местами поле. Славно поработали "каратели" — рытвина на рытвине. Ими и являлись небольшие воронки от "ВОГ" АГС.

На глаза попалось тело в робе военного механика, коими дезертиров с подачи самого же Азаровского и одаривал Панасюк. Всё тело было в крови, а одежда на нём изорвана многочисленными осколками. А рядом с ним и вовсе половина иного бойца с разбросанными внутренности и конечностями по сторонам.

Азаровский не выдержал, зажмурился на мгновение, мысленно кляня себя и тех, с кем пришлось вступить в бой.

— Господи, они же совсем ещё дети!

Такие же точно сопляки из состава "жмуриков" и атаковали их, не считая уголовников из колонии строгого режима. Вот их жалеть не стоит.

— Живые есть? — выдал майор. — Апанасиха!..

В ответ тишина — гробовая.

— Эй, уборщица… — пытался Азаровский разозлить ту, чтобы она, таким образом выдала себя, поскольку ему никак не удавалось отыскать её среди наваленной кустарниковой и древесной растительности.

Кто-то застонал. Не она, но всё же…

— Ты как солдат? — опустился перед ним на колени майор. — Ты слышишь меня, рядовой?

— Е-е-еф… — фыркнул тот.

— Что? Кто?

— …р-р-р… — зарычал боец в продолжение.

— Ефрейтор!? — дошло наконец-то до Азаровского кто перед ним, и завален срубленным деревцем. И если бы только им, а то и скошенным кустарником.

Лучше бы он не раскапывал их.

— П-п-помоги-и-и… — продолжал суетиться на словах ефрейтор…

— Конечно-конечно, — заверил майор. — Для того и явился за тобой…

— …вы-ы-стать… — взвыл боец. Он не чувствовал ног по причине их отсутствия. Но ему это было невдомёк. И зрения был лишён. Всё лицо в крови, и не факт: ему залило ей очи — могло и выбить осколками.

— Ты лучше лежи — не вставай! Тебе нельзя этого сейчас делать! Я сам донесу тебя до "зенитки"! Слышишь — не брошу!

— А-а-а… — взвыл от боли ефрейтор, оказавшись на руках у майора. — Ноги-и-и… Мои ноги-и-и…

Он по-прежнему не чувствовал их, хотя ему казалось: они болят. А остались под завалом.

Азаровский старался не обращать внимания на вопли ефрейтора. Тот вроде бы даже успокоился. На миг показалось — умер. Но нет, снова вскрикнул, едва коснулся телом земли не по своей воле.

— Полежи, я ща — мигом… — выдал майор.

— Почему тихо? Бой идёт?

— Окончен! Всё кончено!

— Кто победил?

— Вроде бы мы, — бросил напоследок при расставании Азаровский. — Потерпи…

— Нет больше мочи-и-и… — испустил дух ефрейтор. И ему вдруг стало легко — он превратился в парящее облачко. Душа солдата покинула истерзанное тело, в то время как майор блуждал среди иных, спотыкаясь о "жмуриков", выискивая "дезертиров", неожиданно натолкнулся на платье.

— Апанасиха… — не знал он: ему радоваться или огорчаться.

Навалился на неё и пожалел об этом сильно. Ему вдруг стало больно. Он пропустил удар в незащищённое место. Уборщица применила против него запрещённый приём, согнув ногу в колене, а затем добавила по голове кулаком. Сама оказалась верхом на том, кто побеспокоил её, застукав в укрытии.