Андрей Ерпылев - Кровь и честь

«Ну и сука этот Перепелица! — подумал Александр. — Жаль, в том бою его, собаку, не клюнуло… По идее, ему в госпитале-то надо валяться…»

— Да, оставил, но не самовольно…

— Брось крутить, лейтенант. То-то я не знаю! Деды послали салажонка в кишлак за чарсом или шаропом, а ты, взводный, проморгал. А потом чуть весь взвод не положил, засранца этого сопливого, маменькина сынка вытаскивая, который за себя постоять не может. Прав я?

Лейтенант не отвечал.

— Молчишь… Вот и молчи. Бумажку твою я использую, как она того заслуживает, — здоровенная пятерня старого вояки скомкала злосчастный лист, заодно прихватив еще пару каких-то бумажек, в хрустящий ком и отправила в мусорную корзину — приспособленную для этого латунную гильзу от снаряда калибра сто двадцать два миллиметра. — А ты иди и служи. Хорошо служи, понял? На тебя из-за этой твоей выходки и так косо смотрят. Виданное дело! — всплеснул полковник руками. — Вызвал «вертушки» пустой кишлак утюжить! Слава богу, не «грачей»! [13] «Грач» — жаргонное название штурмовика «Су-25» Был у нас в полку капитан Ефремов — тот все с перепою батальон норовил в ружье поднять да на Исламабад идти! Суворов хренов! Скобелев пополам с маршалом Жуковым! Слава богу, отделались от него — желтуху подцепил. В Союз сплавили… А ты вот с заброшенными кишлаками воюешь. С призраками!.. Все, пошел вон! Утомил ты меня, Бежецкий…

Александр вышел из штабного модуля с пунцовыми от стыда щеками. Высмеяли! Натыкали носом в дерьмо, как щенка! Нет, прав был Киндеев, когда не советовал никому рассказывать о том, что случилось. Прав бывалый вояка на все сто! Но ведь был же бой, был!

Лейтенант сунул руку в карман и вытащил теплую монетку…

Саша корпел над бумагами, продираясь сквозь дебри армейских канцеляризмов, когда в дверь его комнатки в офицерском модуле, которую он делил со старшим лейтенантом Флеровым, кто-то поскребся. Как обычно, свободными вечерами старлей отсутствовал на пару не то с Амуром, не то с Бахусом (падок был ротный до этих двух античных божеств), и Бежецкий хотел воспользоваться одиночеством, чтобы разделаться с накопившимися долгами. Но не довелось…

— Войдите! — рявкнул лейтенант, весь еще во власти заковыристых оборотов, на которые сегодня, как никогда ранее, был плодовит его мозг.

— Можно, товарищ лейтенант? — просунулся в комнату сержант Барабанов, ротный писарь и человек насквозь гражданский.

— Заходи, Барабанов, — вздохнул Александр, откладывая в сторону изгрызенную в творческих потугах шариковую ручку: как и большинство офицеров и прапорщиков полка, он устал бороться с этим «гражданином», ни в какую не признающим воинского этикета. — Присаживайся.

Писарь плюхнулся на жалобно взвизгнувший табурет (и как он умудрялся сохранять такие телеса при весьма скромной «перестроечной» кормежке?) и со стуком выложил на стол перед лейтенантом монету.

— Ну и что это ты мне приволок? — Саша, ни черта в коллекционировании не понимающий, даже не попытался взять тускло-белесую «серебрушку» в руки. — Похвастаться больше не перед кем своими трофеями?

Всему полку было известно, что сержант умудряется даже здесь, в Афганистане, отдавать дань своему хобби — нумизматике. Кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска, но большинство признавало право солдата на «гражданские заморочки». В конце концов — вполне безобидная степень сумасшествия. Не анашу втихаря покуривать или за самогоном под колючей проволокой ползать по минному полю. Некоторые даже помогали писарю, притаскивая с боевых, то одну старинную монетку, то целую пригоршню. Бежецкий тоже как-то пополнил коллекцию сержанта парой не то иранских, не то пакистанских — «арабских» одним словом — монет, заслужив тем самым горячую благодарность великовозрастного дитяти.

— Да это вы мне скажите, что это такое, товарищ лейтенант, — негодующе блеснул очочками Барабанов.

Пришлось брать монету в руки, рассматривать со всех сторон.

— Ну, двадцать копеек… Царские, — Бежецкий перевернул монету. — Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год… Стоп.

— Вот именно! — писарь торжествовал. — Какой царь в шестьдесят девятом? Его же на пятьдесят два года раньше свергли!

— Ну и замечательно. Мне-то какое дело до этого?

— Да ведь мне Перепелица этот двугривенный сменял! За две пачки «Примы».

— И что? Отобрать обратно? Он их уже скурил, наверное… Постой, — начало понемногу доходить до лейтенанта. — Когда сменял?

— Да вчера!

Александр задумался.

— Вот что, Барабанов, — он убрал монету в карман. — Позови-ка ты мне этого Перепелицу.

— А монета?

— Была и нету! — пошутил Бежецкий. — Было ваше, стало наше. Иди, иди, Барабанов…

Как ни крути, а добро, которое солдаты натырили тогда по карманам у убитых «духов», могло стать единственным доказательством того, что он, лейтенант Бежецкий, ничего не придумал. Ведь когда раненого Максимова «вертушкой» отправили в Кабул, на всякий случай долбанув пару-тройку раз «нурсами» по мертвому селению (по просьбе лейтенанта, конечно), он с солдатами таки спустился к кишлаку и обшарил там все. Увы, никаких следов боевиков обнаружить не удалось. Даже между камнями, где шел бой, не то что трупа — гильзы найти не удалось. Словно подмел все кто-то, да так аккуратно, что ни единой не оставил.

И камни заодно от пулевых выбоин «залечил».

— Слушай, Перепелица, — нахмурил лейтенант брови, когда сержант предстал перед ним. — Я тебя предупреждал про мародерство?

— Та чого? — прикинулся дурачком хитрец, опять кося под «щирого украинца». — Якое мародерство?

— Лопнуло мое терпение! Вместо дембеля в дисбат пойдешь, Перепелица.

— Та вы що? — переменился в лице сержант. — Який дисбат?

— По-русски говори, — грохнул кулаком по столу Александр, вспомнив к месту полковника Селиванова, и бросил весело звякнувший о столешницу «двадцатник». — Где вот это взял?

— Барабан настучал… — понимающе скривился сержант. — Ну, я его…

— Где взял, говорю?

— Да по карманам у «духов» прошлись маленько, — отвел глаза в сторону солдат. — А шо — нельзя?

— Это мародерство, Перепелица. Понял? В следующий раз повторять не буду. Что еще у трупов было?

— Та грошей було трохи…

— Где они?

— Та фалыпыви те гроши оказались. Мы их с Емелей в духан, а нас — в кулаки. Валите, гуторят, отсюда со своей липой… Мы их и выкинули.

— Фальшивые?

— А черт их разберет, товарищ лейтенант! Я бачив — вроде настоящие. И на просвет настоящие, и вообще… А местные не беруть, и все. Мы и решили, что фалыпыви те гроши…

— Что еще было?

— Да мало чего… Бусы ихние…

— Четки?

— Мабуть, да. А мабуть, и ни. Бусы.

— Еще.

— Патроны и все такое. Емеля еще ствол прихамил.