Вадим Вознесенский - Евангелие рукотворных богов

Профессионалам, одинаково умеющим и в одиночку отбиваться от наседающей толпы, и группой добивать хорошо обученного воина, на устранение проблемы хватило полуминуты. Однако они задержались в доме Слава. Когда изнутри в ночь вынырнули быстрые силуэты, в руке одного покоился округлый предмет.

Чтобы выполнить то, что при помощи узкого лезвия ятагана сделал один из нападавших, действительно необходимо некоторое время и непреодолимое желание осуществить задуманное. И то, что он это сделал, несмотря на чудовищность и отталкивающую бессмысленность, могло бы вселить в сопротивляющихся толику надежды. Противник явно не сумел сдержать охвативший его гнев, явно досадует на непредвиденную задержку и потерю членов отряда, а значит – подвержен обычным людским эмоциям? Что по другую сторону не бездушные холодные призраки, а существа из плоти и крови?

Наемник широко размахнулся и метнул свою ношу. Зазвенело разбитое безумно дорогое стекло. В избу Сивого влетела и, разбрызгивая по полу багровые сгустки, покатилась в середину комнаты голова его сына.

Кто-то с шумом выдыхает воздух. Протяжно скулит женщина. Один из молодых, ошалело сверкнув глазами и перехватив покрепче рукоять топора, бросается наружу.

– Стоять! – вопит Сивый, однако лязг скрещивающегося оружия и короткий оборвавшийся крик свидетельствуют о еще одной смерти.

Пинком распахивается вовнутрь дверь. На пороге возникают двое, затянутые в кожу, из-за высоких черных наплечников кажущиеся гигантами. Упруго щелкает спуск, пронзительной мелодией вибрируют стальные дуги – одного гостя отбрасывает тяжелым болтом. Несколько взведенных арбалетов всегда ждут своего часа, развешанные на стенах горницы остриями вверх. Вслед первой стреле летит другая, но напарник поверженного уворачивается, отскакивает в темноту.

Старейшина видел смерть. Когда-то, вместе с обезумевшей людской волной, он громил лавки и рвал в клочья слабых, богатством которых был единственный кусок хлеба. Восемнадцать лет назад, в зимней ночи, окутавшей землю на трое суток, он научился убивать и больше никогда не забывал уроков. У него в руках уже новый самострел, прежний брошен женщинам – те резво орудуют накладным воротом, натягивая сладострастно изгибающиеся железные крылья. Стоящий рядом охотник взводит свой – упирается ногой в металлическое стремя и, расправляя спину, в полмощи устанавливает зацеп.

– Дверь, – командует Сивый, – свет!

Мигом захлопывается массивная створка, лязгает затвор, пронесшимся вихрем задуваются лучины. Тишина сопровождается еле слышным прерывистым дыханием, темнота слегка подсвечивается из чернильных квадратов окон.

– Давай, давай, робяты, к проемам, – шепчет старейшина, и шестеро оставшихся мужчин занимают места на трех направлениях.

Четвертая стена глухая, за нее можно не беспокоиться – толстенные стволы вековых сосен защитят от недругов, да и поджечь сырые замшелые бока непросто. В подтверждение мыслей вновь бьется одно из стекол и на полу уже полыхает смолистый факел. Без команды одна из женщин бросает на него мокрую тряпку.

Единым вздохом промелькнули для обороняющихся первые мгновенья боевой горячки, и теперь томительным бременем потянулось ожидание. Не отрывая глаз от светлеющих окон, стрелки в темноте дома напряженно водят самострелами, сопровождают острыми стальными наконечниками стрел движущиеся на улице тени. Снова радостно взвизгивает тетива, характерный всхлип снаружи – еще одним врагом меньше.

– Хорошо-хорошо, – вполголоса пробормотал Сивый. – Глядишь, до утра протянем, а там оно попроще.

– Куда проще? Сколько их там, кто знает? – возразили из темноты.

– Не дрейфь, прорвемся.

Страшно. Женщины собрали детей у безопасной стены, начали утешать, другие остались рядом с мужчинами, готовые оказать помощь, подать оружие. Ванко тоже хотел было присоединиться – почти взрослый, да и стрелять приловчился неплохо.

– Сиди, – одними губами прошипел один из старших. – Надо будет – позовем.

– Давайте, бабы, кто с малыми, лезьте наверх, – еле слышно отдает команду старейшина. – Как они внутрь ломанутся – прыгайте через слуховое окно и в лес; если не осилим, к Кулаку пробирайтесь с рассветом. За день успеете.

Быстро, стараясь не мелькнуть в проемах, по очереди начали взбираться по крутой приставной лестнице на чердак молодые женщины и плачущая детвора. Тем временем с улицы к бледному освещению раннего утра начали прибавляться неровные блики открытого пламени.

– Хозяин! – грубо окрикнули снаружи. – Поболтать надо.

– Поболтай, – отозвался Сивый.

– Выходи по-хорошему.

– И что?

– Там посмотрим.

– Куда смотреть? Какого вам от нас надо?

– Ты выходи – разберемся.

– На свет покажись.

– Старый, мы тут с тобой не торгуемся. Сами вылезете из норы – все живые останетесь.

Живые? Повод задуматься. Какой прок вообще от небольшого охотничьего хутора? Богатств особых здесь не сыскать, припасов после зимовки никаких, скотина тоже не откормилась еще. С другой стороны, в такие времена и ржавый топор – находка ценная. Сам по себе укрепленный и обустроенный форпост – куда как лакомый кусок. И жизнь прежних хозяев здесь сухаря заплесневевшего не стоит.

– В живых оставите, неужто? – притворно удивился старейшина.

– Толку нам от ваших трупов, пыхти потом, закапывай. Что мне врать – баб заберем, детей продадим, а мужики… валите к чертям, выживете без оружия – ваше счастье.

– А как не согласимся?

– Времени у нас много, надоест – костер сделаем, и лопатой после рыть не надо.

Насчет костра говоривший, пожалуй, припугнул. Зажечь главную избу и всё – не остановить будет жадные языки пламени, полыхнет весь хутор трескучим пожарищем. А вот по поводу уготованной судьбы похоже на правду. Но смысла мужчинам сдаваться нет: жен с отпрысками по-любому пощадят, отец же, своими руками чада в неволю передавший, жизни недостоин. Рассветет, улица из окон как на ладони – поогрызаться еще могут громоздкие арбалеты.

Кошачьими движеньями плывет в темноте по дуге вдоль проема ссутулившаяся, слившаяся с тяжелым самострелом фигура охотника. Бесшумно крадется, меняет угол обзора в поисках хозяина резкого голоса, ориентируется на источники света лучший стрелок рода, пока заговаривает врагам зубы старейшина. Замер, остановился. Затаил дыхание, как в полевании на дикого зверя, плавно нажал рычаг. И опять пение ушедшей стрелы отзывается победным маршем и яростным чертыханием в конце ее полета.

– Ну, сука, ты у меня не один день умирать станешь, – рычат снаружи.

– Сам по ходу не сдохни, – сплевывает Сивый.

Переговоры прекращаются, но атака сразу не следует.