Вадим Вознесенский - Евангелие рукотворных богов

Ни он, ни его спящие братья, ни отец и соседи не знали, не могли предположить, череде каких происшествий послужат началом события этого утра. И уж тем более лишь единицам существ в этом Мире было известно, к каким чудовищным, непоправимым последствиям это приведет.

В зимние месяцы солнце пробивалось сквозь пепельную дымку всего на 5–6 часов, но и сейчас о наступающем утре подсказывал лишь какой-то врожденный внутренний механизм, скрупулезно отсчитывающий пробегающие часы и минуты. Паренек с неохотой потянулся, сел на постели из шкур, сунул босые ноги в теплые меховые сапоги, поднялся, набросил теплую длиннополую шубу и выскочил на улицу. За толстыми двойными дверями, обитыми плотным войлоком, вовсю трещал мороз. Не удивительно, что так лютует Стая в последнее время. Меньше луны остается до ярмарки, знаменующей пришествие короткого и прохладного лета, а погода стоит такая, что плевок застывает на лету. Весенние ярмарки-торжища устраивались практически во всех крупных поселениях Свободных Земель. Туда приезжали отовсюду, чтобы продать собственные товары, пополнить необходимые запасы на следующую зиму, а также поучаствовать в разнообразных гуляниях и обмене новостями. К счастью, хуторянам до Устья, местного торгового центра, было рукой подать – пару дней вниз по реке на просторных лодках. Мальчишка с нетерпением ждал схода льдов, в этом году его впервые обещали взять на торжище.

Покончив с делами, паренек задержался на улице. Спать совершенно не хотелось – такой морозище освежал получше ушата холодной воды, и он пробежался до дозорной вышки. Там караулил ночь старший брат, двадцатидвухлетний Слав, родившийся еще до войны, а потому незаменимый член общины и уважаемый человек. Слав сидел на ворохе шкур, закутавшись поверх кожуха в толстый тулуп, и полудремал-полубодрствовал, попыхивая парком из-под низко надвинутого капюшона.

– Ванко, не спится тебе, – поприветствовал он младшего, мгновенно собравшись, лишь заскрипели под ногами мальчика ступени лестницы. – Подежурить хочешь? Намерзнешься еще, беги в избу.

– Как оно тут, – поинтересовался Ванко, – озорует?

– Спокойно, не шелохнется, – пожал плечами брат и переложил со сгиба локтя на настил тяжелый самострел с железными листами-излучинами. Еще три таких же, взведенных, стояли прислоненными к ограждению.

Хорошо было так, упершись в перила, оглядывать окрестности, осознавая, что от тебя сейчас зависит благополучие целого рода. На расстояние двух арбалетных выстрелов от стены хутора тянулась полоса выжженной земли. Летом на ней успевали собрать нехитрый урожай, зимой открытое пространство предупреждало нападения обнаглевших волков и, в любое время года, вместе с пятисаженным частоколом спасало от бродяжьих ватаг. Ванко осмотрелся. С трех сторон хутор обступал лес, в который вело около десятка охотничьих троп, теряющихся глубоко в чащобе, южнее несла свои воды Кута. Вдоль реки летом тянулась дорога на восток – в другие поселки, до Устья, на запад, вверх по течению – к похожим маленьким хуторам, за истоком то пропадая, то вновь появляясь, сворачивающая на юг и доходившая, по словам старших, аж до Пути. Зимой роль тракта выполняло закованное в лед русло.

Мальчишка вдруг напрягся и толкнул брата:

– Глянь!

На границе видимости в темноте на белом фоне льда мелькнула на мгновенье и замерла черная точка.

– Где? Не вижу, – пружинисто вскочил Слав и начал всматриваться в направлении, указанном младшим братом. – Померещилось, иди досыпай.

– Не померещилось, смотри же, оно двигается!

Едва различимое пятно на границе между черной ночью и белым панцирем льда с какой-то упрямой настойчивостью, медленно, дергано приближалось. Теперь и Слав заметил движение. Сжав покрепче самострел, он напряженно всматривался во тьму. Внезапно это «что-то» рванулось, приподнялось вверх, приняло форму человеческой фигуры и вновь опало.

– Человек! Ты видел? – дернул за рукав Ванко. – Там человек.

– Может, оборотень какой, – хмыкнул Слав. – Стрелой, что ли, пощекотать?

– Слав, там человек! Может, ему помощь нужна?

– Ну да, человек – ночью, один. Тварь это, – вскинул к плечу самострел брат.

– Не надо, Слав, ты же видел – человек. Вдруг соседи, вдруг беда случилась, а ты его…

Дозорный на секунду задумался, опустил оружие:

– Буди Сивого и старших.

Через небольшой промежуток времени отец и еще четверо дюжих поселенцев стояли на вышке в компании со Славом и настырным Ванко.

– Ну что там?

– Затих, не шевелится. Пару раз поднимался. Похоже, правда человек, – доложил старший брат.

– Надо вытаскивать, прикрывайте. – Старейшина взмахом руки приказал двоим мужикам остаться наверху.

Вышли за стену – двое по сторонам, со взведенными самострелами, Слав и отец с факелами в центре. Каждый шаг отзывался звонким треском наста, нарушая безмолвие ледяной пустыни. Сопровождающие нервно водили арбалетами по сторонам – ночь и стужа несли ощущение опасности и безысходности.

– Не суетись, – вполголоса прикрикнул старейшина, – друг друга перебьете.

Расстояние, казавшееся с высоты частокола небольшим, на деле оказалось приличным. Постепенно в лежащей бесформенной куче стали проявляться черты распластанного человеческого тела. К нему из темноты вели взрыхленные борозды снега, щедро окропленные кристаллами замерзающей крови. Внезапно шкуры, прикрывающие несчастного, зашевелились, тот резко встал на колено и рывком поднялся, опираясь двумя руками на кривой посох-корягу, подобранный, вероятно, где-то на берегу. Спасатели отшатнулись – всем своим видом, суровым и обреченным, путник напоминал старуху Смерть, как ее описывали в ночных рассказах при свете огня. Достаточно высокий и широкоплечий, он стоял, пошатываясь, явно стараясь не ступать на правую ногу. Длинная накидка из волчьих шкур, делавшая фигуру еще более сгорбленной и зловещей, была изодрана в клочья и беспорядочно свисала, беззвучно колыхаясь в порывах ветра. В изрытом под ногами снегу отчетливо проступали следы крови, маслянистыми багровыми отблесками отливали в свете факелов остатки одежды и меховая оторочка унтов. Глубокая страшная рана с рваными краями и свисающими ошметками кожи перечеркивала подбородок, щеку и уходила вверх, в тень низко надвинутого широкого капюшона. Оттуда, словно из бездны, зловеще полыхали глаза. Руки, держащие посох, были обнажены и явно отморожены. Незнакомец проклокотал что-то невнятное, попытался расправить плечи, но его повело, и он рухнул навзничь, не издав больше ни звука.

Все это заняло мгновенья, многократно растянувшиеся для присутствующих, но сухой скрип снега под упавшим телом вызвал уколы озноба даже у привыкших к лютому морозу охотников.