Сергей Переслегин - Война на пороге (гильбертова пустыня)

— Еще одна особенность предыдущей войны: возможность корректировать свои действия и даже ракетные удары по Интернету — и с большой вероятностью попасть. Это, господа, признак новой войны, — отметил вслух Первый.

— Так или иначе, свою задачу крейсер «Бурный» выполнил и перевыполнил. Командир Деточкин и его экипаж награждены и списаны на берег, видимо, перестарались в войне, равно, как и ваш слуга покорный, — это Гном заявил с усмешкой прошлых лет. Первый узнал ее по времени своего раннего знакомства с Ворониным; Заявление сие прошло «вглухую», словно здесь все понимали, что послевоенные

OifruZ fle+имгьн £м*л TJe+ммлшА

перемещения не отменяли прошлые заслуги. Военные всегда немного недовольны президентом и штатскими. Но когда до переворота далеко, спорить с государством они не стремились. Вот вышел Воронин в штатские — может хоть на Красной Площади орать.

Первому не понравились намеки Гнома, но он только дипломатично приподнял брови и, вернув беседу в аналитическое русло, продолжил:

— Как я понимаю, крейсер «Бурный» имел еще одну задачу, которая не была официально озвучена: он выступал в качестве корабля-приманки. Южнее Камчатки, по обе стороны Северо-Курильской гряды, были развернуты 2-я и 3-я дивизии ПЛ. В Штабе Флота предполагалось, что противник нанесет второй мощный удар по Сахалину и Петропавловску. Тогда «Бурный» должен был вскрыть позицию японских авианосных соединений и навести на них тяжелые противокорабельные ракеты с подводных лодок.

— Да, Сергей Николаевич, но это уже тактика, к тому же — не случившаяся. Целью же моего рассказа было доказать, что картинка распределений сил по морям сложилась уникальная: в центре, в Японском море, в течение почти всей войны существовало некое оперативное равновесие: японцы истекали кровью, но не давали Владивостокской группе развернуться для решительных действий. На севере российский флот занял выжидательно-оборонительную конфигурацию, выделив для активных действий лишь один корабль. Но в резерве командования оставалось две дивизии подводных лодок — 7-я и 4-я, — Гном сделал паузу, словно артист перед кульминацией и сказал, — наши дизельные лодки 7-й дивизии были направлены в Корейский пролив, где с большей или меньшей эффективностью действовали против японского судоходства. Что же касается 4-й дивизии, то приказом командования она была направлена далеко на юг, имея приказ найти и уничтожить «вспомогательный» авианосец «Синано», на взлетной палубе которого с удобствами размещалось 70 сухопутных самолетов. Я охотился за этим плавучим аэродромом всю войну, и мы потопили его, просто в отместку за то, что не построили своих авианосцев в Северодвинске, за то, что погибли наши люди, за то, что японцы переиграли нас в стратегии, за то, что нам закончили войну и не дали развернуться, а мы, как дети, согласились со взрослыми.

Гному захлопали. Затем все пересели, и Воронин оказался участником самого странного круглого стола за всю свою прошлую и последующую жизнь. Когда он сел рядом с Максимовым, он вдруг понял, что Первый продумал даже то, куда и кого посадить, а его, Воронина, доклад поставил как затравку, и все это мероприятие с плясками и женами было дня того, чтобы собраться вот так немудрено в старинной библиотеке Дома ученых, где стены толстенные, а офицеры дня связи безмолвные, как работники Рейха редакции 1942 года. О Рейхе речь зашла сразу, причем никто не церемонился, а просто высказывался о конфигурации, принципах и особенностях грядущей войны на Западе. Гном сидел по кругу высказываний последним. А предпоследним оказывался адмирал Максимов. Штатский случился новым министром иностранных дел страны. Что-то Гном вообще отошел от жизни. «Заговор, как есть заговор. Хорошо, хоть флотских много. Хотя, Балтфлот? Это просто смешно. Но с этим можно работать». Никого не предупреждали о секретности. Первый вел все это собрание непринужденно, как коктейльную вечеринку. Гном, было, заскучал об их прежних посиделках в группе Горского, но и тут — ничего. Итог беседы вышел на диво конструктивный. Доверия не понадобилось. Общее поле необходимых будущих деятельностей для всех участников вполне заменяло субъективные чувства. Первый — просто нахал — он посадил всех в одну лодку и сказал: быстро разберитесь по компетенциям, а то время не ждет. И все разобрались, даже Веревка, который тут же предложил корректную быструю модернизацию плавсостава Балтийского пароходства под военные нужды. Дерзко, но японский «Синано» сначала тоже был аэродромом на приколе у пирса. Выходит, пока Гном переживал свои драмы со снятием погон и писал книжки, аналитики и военные не спали.

- Война — атрибутивное свойство цивилизации, — прощаясь, сказал ему Первый и тепло пожал руку.

Даже защипало что-то у глаз. Похоже, Гном расчувствовался.

Cefrvui fle+ими*. Emm flt+семгьм

Когда они с Галей пошли домой — а что там идти-то до Таврического? — Гном сказал:

— Кажется, жена, я снова надеваю погоны. Не знаю, правда, каких теперь войск!

— Они прекрасно танцуют и очень галантны, твои друзья в погонах! Даже старички — прелесть.

— Вот женщины! — он обнял ее. — Вам бы все веселиться. Война — не война. Все бы юбки задирать!

— Кстати, нахал, вызови машину. Я в длинном платье и, вообще, прохладно стало.

— Служебную пока не могу. Сейчас поймаем что-нибудь. Это просто. Это тебе не самолет ловить до Николаевска и обратно в прошлом сентябре. И заметь, без чинов и денег.

— Деньги у меня есть!

— Дура! Я не про это. Вон, едет бомбила! На мазде поедешь?

— А то!

жи/юг

— Вам тоже «кофе по-венски»?

- Нет, мне по-христиански — Библию.

Альфред не любил Вену. Верный египетским корням штаб-квартиры, он постоянно тревожился за Европу, находясь в Европе. Исключительным местом умиротворения был Зальцбург, Альма-матер, лениво перебирающая струны европейской музыки уже почти пять столетий. Те, кто слушали звук другого барабана, были только любезны сердцу Альфреда. В научных кругах всегда легче спрятать политические интересы, чем в политических — научные. А культура - это вообще отличная площадка: там все разрешено. Пять столетий — сравнительно молодой возраст для детей богов,.. Но азиатам московским едва минул век, да и то они пострадали в революцию и почти выродились. Недаром японские Магистры управления Реальностями тяготеют к культурной экспансии. Наука—наукой, а онтология прорастает из другого. Впрочем, наука была колыбелью для многих текущих коллег Альфреда. Из нее просто вырастали. Как из детства. Затем искусство, сменяя науку и внедряя рефлексию и субъективность, ввергало в юность восприятия, но уступало зрелости, именуемой в народе магией, вне народа «ландшафтным проектированием». Альфред был уже готов вслед за учителями замкнуть этот нехитрый треугольник и метнуться катапультой наверх — к Богам и Героям, как вляпался в Сценарный отдел разведки, «где под каждым ей листом был готов и стол и дом», — увещевал его Фридрих, умудренный опытом наставник. Утешением, слабым, правда, служило то, что Сценарная разведка сочетает в себе искусство—магию—науку в равных долях. А если не сочетает, то человека либо разносит в клочья, либо он начинает слышать голоса и видеть иероглифы в глазах уличного сотрудника дипломатической почты. Иногда бедолагу быстренько убивают товарищи — из жалости плюс неплохая пенсия семье.