Александр Грог - Время Пасьянсов

ОЗЕРО

Парило... Еще до обеда ждали грозу. Обманула. Ушла стороной, только зря наломались, сбрасывая копны в один общий одонок. Сметали кое-как. Последний стог от спешки получился кривобоким, похожим на слониху, у которой вот-вот должен был случиться выкидыш. Но все-таки вытемнило. Сильно вытемнило. Не так, конечно, как поздней осенью до снега, когда на дворе - "вырви глаз", но основательно, не по-летнему...

Туча крутилась давно. Сперва над "поповскими" огородами - полила с усердием (они давно заказывали замолить за них), потом развернулась. Здесь не замаливали, чтоб пронесла - Костьковские с Платишинскими успели скошенное высушить и сметать - одонки торчали тут и там, вдоль всей горы.

Туча наползала и ширилась, заняв две трети небосвода.

Прохладней не стало, поскольку заходила она не с уклонной стороны от запада (как обычно), а с восходной. Оттого-то и лучи до последнего жалили землю, а прожаренная за день землица отдавала маревом.

Шалый, после того как сметали, остался у стога - обессилел. Какое-то время лежал прямо на скошенном, бросив под спину брезентовую безрукавку, чтобы стерня не колола, не царапала, но как только туча стала вертаться, поднялся, поковылял вниз, к озеру. Сил хватило только, чтобы добрести до края покоса - надорвался, ясней ясного. Так еще не прихватывало, и Шалый без испуга решил, что будет помирать.

Помирать он решил с видом на озеро - чтоб красивше душе было, как упорхнет. Повалился - зеленая трава приятно приняла напеченное.

Широкую полосу вдоль берега никогда не выкашивали, и скотину сюда не пускали, чтобы родники не уродовать, не навозить, да и много красивей, когда край озера, что под горой, в зеленой полосе. Сильно донимали слепни, хотя по вечернему времени должны были уже уняться. Звучно хлопнул очередного - ошалелого - почесал укушенное... Поднял голову - прямо перед ним стояла девица. Голая девица...

- Все - амба! - перегрелся, - понял Шалый. - Надо было до озера ползти.

Повернулся на бок, чтобы смотреть на озеро. Но на всякий случай еще раз глянул - не сгинула? Не сгинула...

Странная девица. Не потому, что на ней ничего не было, а оттого, что взгляд казался осмысленным - не по нынешним временам.

Наконец, разродилось, запузырило сперва по озерной воде, потом и сушей, склоняя траву. И за стеной наползающего дождя не видно, ни озера, ни большей части деревни - маленьких коробок домиков с лоскутами огородов. А воздух перед стеной стал прозрачнее, будто увеличительное стекло, даже возможным сделалось рассмотреть, как под крышу открытого всем ветрам старого гумна собирается счастливая ребятня, ожидая, пока намокнет притертый желоб, спускающийся в отвал, где брали глину. Нет большей радости, чем съехать на заду по мокрому глиняному языку. Вот уже один не выдержал, полез, чтобы рискнуть первому, чтоб своим везучим тылом разбить, разгладить неровности...

Шалый тоже разогнался мыслями, как по наезженной, и понял, что, похоже, еще поживет. Не знал только, стоит ли радоваться. Жить надоело, хотелось перемен, да и братка давно звал во снах - кормить зверей с рук...

Нет более сомнительной вещи на свете, чем жизнь.

Снова шлепнул слепня на шее - поймал травину - это девица села на коленки подле, щекотнула.

- К божьему озеру сведешь?

И еще что-то спросила - шевельнулись губы. Но тут вдуло, накрыло стеной воды...

Шалый закрыл глаза, подставил лицо, ловя капли губами, и уже не слышал, что говорит ему эта городская. Теперь-то признал ее - та, что ходила в штанах и короткой... не то маечке, не то бюстгальтере с рукавами - не поймешь в чем!

Городские копали холм. Не они первые. Каждые пять лет кто-то приезжал копать. Палатки ставили красивые. Иные большие, почти с избу. Палатки на горе держались до первого ветра. Холм копали тоже бестолково. Пытались нанимать местных, но те смотрели на них, как на идиотов. Городские как приедут, так и уедут, а тут смеяться над тобой будут цельный год. Невыгодно...

Эти еще и минеральной воды навезли - чудилы! - упаковки пластиковых бутылок (Шалый сам видел), хотя под горой родники сочатся - пей, не хочу!

Городская опять что-то говорила про бога - тоже, верно, голову напекло. Про богов здесь один лишь Козьма говорил безостановочно. Недавно тоже орал - остался, мол, только Бог Израилев, да и тот с последней битвы головой ушибленный!

За такие речи по теперешнему времени, могли его под белы ручки... (это с последнего-то указу - израильский детей не трогать, не склонять словесно, а пуще письменно...) взять, да и свезти в Центральное Чурилово, где втихую задавить, а домой весточку - мол, сам помер.

А Козьму не унять.

- Ой, как много, - восторгался, - в здешней округе богов позакопано... с последней-то битвы!

И теорию разводил - отчего, да как все получилось...

Смеялись, его слушая, а он с того только пуще заходился - почти с пеной изо рта орал:

- Один тут же захоронен - в горе! Вот и вода с подножья сочиться словно живая... Второй - под Черным Ольшанником-рощей. А Третий - в Божьей Стопе, что теперь озером Галоша называют, но там даже и не бог, а божья дочка!

Про третьего (или третью) он говорил неуверенно, как бы сам сомневаясь. И ехидные вопросы оставлял без ответа.

Насчет родников ... был прав. Нигде таких не было. Кто водкой не баловался - подмечали - жил долго. Но как удержишься? Каждый год троих и более на Крестовку свозили - травились. Морок да и только!

Не сдали его потому, что во всем остальном добрый, бессребреник - любому поможет безотказно. До сих пор и не настучали на него. Либо на халупу его никто не позарился - треть от продажи (кто ж купит ее?) Или, скорее, оттого, что коситься будут. Стукачи в здешних местах как-то не заживались. Разве что, только порченый мужик Повхмеленок - того уже ничто не брало, и жопой его (это по заморозку-то!) об дорогу били, раскачав с усердием, и камью ему дырявили, а самого, верхом посадив, в Черную Заводь толкали... выплывал, ковылял в раскорячку недолго, скоро так же шустро бегал, высматривая... Знать, либо до времени поставлен он самим... (чье имя сказать нельзя вслух), поскольку не подбирал тот его к себе, либо просто-напросто везун.

Шалый был опытен, но удачу свою в последнее время где-то утерял, и теперь, прежде чем шагнуть мимо проверенной тропы, вглядывался и размышлял.

Есть такие, что сразу бросаются в дела, достойный выход из которых сомнителен, в дела, где более решает удача, чем умение. Но удача входит в круг достоинств. Умелый, но неудачливый ценится гораздо меньше. Все знают, что есть те, кому по каким-то причинам благоволят боги. Входит ли это в давний круг обязательств за какую-то услугу оказанную целую вечность назад одним из предков, чьим прямым потомком этот счастливец является? Либо это неизвестный каприз - далекий взгляд, хитрая комбинация какого-то из богов? - и он оберегает его до поры, пока тот успеет оставить после себя семя, а главное уже предстоит совершить его потомку...