Василий Сахаров - Мечник

Повернулся к Кецику, и спросил его:

— Как цена?

— Нормально, — ответил приказчик, и не дешево, и не дорого, в самый раз.

— Берем, — я вновь обратил внимание на Зиновия. — Третий мотоцикл каков?

— «Иж-Юнкер» в заводской комплектации, год выпуска 2011-й. С нуля машина, и если возьмешь, то не пожалеешь.

— Сколько?

— Еще три автомата и две тысячи патронов.

— Нет, это перебор, Зиновий. У нас стволов нет, чтоб за него рассчитаться. Могу дать за этот мотоцикл два гладкоствольных карабина, к ним пятьсот патронов и десять мин ОЗМ-72. На большее не рассчитывай.

— Лады, — согласился Зиновий, мы ударили по рукам, и он спросил: — Когда транспорт смотреть будете и когда его заберете?

— А где вы их держите?

— Как раз на вашем обратном пути, вблизи торгового шляха. От Дебальцево это будет семь километров.

— Нормально, сейчас наш специалист по технике подойдет, и под охраной моих воинов отправитесь технику осматривать. Если все обстоит так, как ты и говоришь, Зиновий, то завтра расплатимся, технику заберем, и на будущее сговоримся. Идет?

— Да, — кивок головой и широкополая шляпа вновь опускается на глаза.

Довольные друг другом, мы расстались с предводителем местных поисковиков, я отправился дальше бродить по рынку, и тем скоротал время до вечера. После переговорил с Приходько и уже в сумерках, в здании местной администрации, бывшего городского ж\д вокзала, было проведено собрание местного начальства и заезжего купечества, на котором я и сделал краткий доклад о том, что скоро им придется очень и очень туго. Вопросы были, но, как правило, совсем не те, каких я ожидал. Мне думалось, что купцы будут интересоваться сильными и слабыми сторонами Внуков Зари, а меня только и спрашивали, примет ли Конфедерация их как беженцев, и когда они смогут начать миграцию на юг. Да уж, не вояки здесь собрались и, походу, кроме Приходько и его командира дружины, никто не собирался оборонять свои дома и стоять насмерть. Ну и ладно, каждый сам себе путь выбирает.

И вот, сижу я себе возле костерка, завариваю очередную кружку травяного настоя и раскладываю все произошедшее со мной за эти дни по полочкам. В теле еще чувствуется слабость, но в принципе я уже восстановился, и завтра мы тронемся в путь, к нашим семейным очагам. На душе хорошо и спокойно, и можно бы было лечь спать, но надо дождаться Гурова, который с тремя моими воинами сейчас находится за городом.

— Что, не спится, Мечник? — к костру подсел Сеня Бойко, с которым мы уже не первую неделю знакомы, но про которого я не знаю практически ничего. Все как-то времени на серьезный разговор не было.

— Дела, Сеня. Был бы я рядовым бойцом, сейчас или в городе зависал, или спал без задних ног, но не судьба, назвался командиром, значит, соответствуй или уступи место другому. Сам-то чего не в увольнении?

— Рана побаливает, — повольник приподнял обмотанную белой тряпицей руку. — Вроде бы стрела только вскользь прошла, а порез загнил. Наверное, эти твари наконечники какой-то дрянью мажут, чтоб заражение шло.

— К врачу местному ходил?

— Ага, ходил. Он мне рану почистил, а потом обработал какой-то хренью вонючей. Говорит, что если бы еще сутки промедлил, то пришлось бы руку ампутировать.

— Значит, повезло тебе.

— Повезло, Мечник.

Выпив настоя, я спросил его:

— Завтра мы в путь трогаемся, ты с нами или сам по себе?

— А разве есть выбор, — он был удивлен, — вы меня из рабов вытащили, как своего приняли, и я вам обязан.

— Нет, — покачал я головой, — ты свое в лесах отпахал, когда со мной в заслоне возле Краматорска остался, так что можешь быть свободен. Хочешь, можешь с нами пойти, но учти, что СБ из тебя вытянет все, что ты только знаешь, а можешь здесь остаться, местной дружине хорошие воины нужны.

— Да я же не солдат, а повольник, — ответил он, — мне под начальством воевать, интереса нет, оттого и из родных краев ушел. Мне бы новые края посмотреть и по Земле погулять.

— Но мне ведь подчинялся?

— Ты, Мечник, разговор особый, и таких как ты, которые за своих бойцов, как за родню, думают, очень мало. Если к себе возьмешь, то с вами останусь, а если нет, то к Азовскому морю пойду, на Мелитополь или Мариуполь. Как ты, берешь меня к себе в отряд?

— Оставайся, — ответ был готов давно, поскольку такие парни как Сеня, редкость, и почти все они уже в какой-либо серьезной структуре состоят, — только сам понимаешь, я должен знать о тебе все, или почти все, а иначе, доверия к тебе не будет.

— Понимаю, — он отодвинул от костра закипевший чайник, взял чистый кругаль возле бревна, на котором сидел, налил себе взвара, и начал рассказывать о себе и о том, что он видел в этой жизни, которая не всегда была к нему добра.

Как оказалось, Сене было двадцать пять лет, но точной даты своего рождения он никогда не знал, так как совсем малышом на развалинах городка Суворов его подобрали повольники, тульский аналог искателей-поисковиков, бродящих по развалинам мира и ищущих ценное старое имущество. Как позже он выяснил, городская община, в которой проживали его родители, вызвала гнев какой-то полубандитской группировки из Перемышля, и в одну спокойную ночь, на их поселение налетели враги. Всех взрослых жителей перебили, а молодежь с собой увели. Сам Сеня уцелел чудом и помнил только то, как его зовут и что мать, в последний момент своей жизни, успела спрятать его в узкий земляной тайничок возле дома. Из него мальчишка выбрался только через двое суток, и три недели жил тем, что бродил по развалинам своего поселения и питался остатками того, что не унесли грабители.

Скорее всего, он бы погиб, на дворе была осень, а продукты у него закончились, но ему повезло, появились повольники и, по какой-то причине, пожалев его, забрали с собой. Малыш пережил все, голод, холодную зиму, схватки с разбойниками и бандитами, а годам к двадцати был одним из лучших воинов своего вольного племени, в котором было под полсотни человек. Он решил искать лучшей доли, хотел простора, общения с новыми людьми и двинулся на Тулу, в окрестных землях, самый густонаселенный людьми анклав.

В областном центре, как он говорил, на момент его туда прихода, проживало около сорока тысяч человек, да в подчиненных ему сельских поселениях втрое больше. Как ни посмотри, а солидно, однако. Форма правления в городе была теократия. Во время чумы многие люди искали спасение в церквях и храмах, не важно, православных или еще каких-то иных, а в Туле таких мест религиозного культа хватало. Болезнь ушла, а все выжившие, решили, что они спаслись только божественным проведением. Как итог, тут же был выбран новый патриарх РПЦ, и на основе Тульской епархии началось создание нового государства. Как провозгласил один из уцелевших священников, будущий епископ Белевский, отец Феодосий, в миру Ашот Карапетян, государи мирские не смогли уберечь мир от гнева божьего, а значит, дело церкви, вести свою паству по пути мира.