Виктор Ночкин - Власть оружия

Мажуга слегка улыбнулся и покачал головой.

— Вот и я с ним вечно спорил. Он весь такой правильный из себя, ферму купил, женился, но со мной продолжал в Харькове работать по сыскной части. Мне же на правила тогда плевать было, только веселье подавай, однако работали мы с ним славно, с полуслова друг друга понимали, спину прикрыть, деньги доверить — это у нас промежду собой без вопросов. Из-за меня, дурака, и пропал Тимоня. Я правило его нарушил, полез, куда нельзя было. Сам полез, без него, хоть на это ума хватило, его не впутывать… Ладно бы меня при этом грохнули, оно бы и честно… Башку едва не разбили, вон, шрам по сю пору остался.

— Это там, где волосы седые у тебя?

— Точно. Тимоня меня разыскал, отбил у них. Я тогда уже скорей мертвый был, чем живой. Он привез к себе, там жена, дочка у него, прислуга… Я, когда в себя пришел, просил: отвези меня… ну, хоть куда отвези, не надо, чтобы на твоей ферме. Понимаешь? Не послушался, сказал: никуда не денешься, пока я тебя на ноги не поставлю. Выходил, вот. Стою на ногах. А его ферму сожгли, и Тимоню, и жену, и батраков его — всех перебили. Из-за меня. Дочку, Лушеньку, из огня Ористида вынесла, она у Тимони служанкой была, тоже в ту ночь всех потеряла. Теперь я ферму завел, хозяйство, Луша при мне да Ористида. И все у меня теперь по правилам. Вместо Тимони.

Мажуга привычным движением вдавил окурок в дверцу сендера и задумался.

— Ой… — Йоля почувствовала, как волна жара заливает щеки, и хорошо, что в темноте не видно. Какая ж она дура, в самом деле… — Я прощения попрошу, когда вернемся. У Луши попрошу, да и у Ористиды тоже.

— М-да. Хорошо бы вернуться.

Йоля отыскала в темноте его ладонь и сжала пальцами. Хотелось плакать. От счастья. Раз так… раз уж вот так вот все… значит, она может остаться с Игнашом, нет у него жены, нет семьи. А теперь все будет хорошо. И никто не сможет им помешать — ни дикари, ни оружейники, ни бандиты, убившие Графа, ни вся пустыня и даже вся Пустошь помешать не сможет. Теперь все будет хорошо.

Луна выползла в небо, черная пустыня расцветилась серебристыми бликами.

— Пора, — сказал Игнаш. — Сделаешь, как скажу?

Наверное, впервой он просил, а не приказывал. И Йоля снова подумала, что все теперь будет хорошо.

— Ты тока скажи, я все-все сделаю. Вот увидишь.

— Это будет трудно.

— Да ты скажи, чего нужно!

— Момент нужно выбрать. На сендере нельзя туда, мотор услышат, всполошатся. Пойду налегке, один.

— Нельзя одному, ты что!

Игнаш, в свою очередь, осторожно сжал Йолины пальцы:

— Боишься одна оставаться? Я же говорил, будет трудно. Но лучшего не придумалось. Сделай, как прошу, выжди, пока пора будет, а как будет пора — мчи прямо на огни, ничего не бойся, не сворачивай, лети. Увидишь меня, тормози, но не резко, плавно. Сендер на резком тормозе перекинуть нельзя, тогда пропадем. Притормози чуток, чтобы я смог запрыгнуть, ну и если живой кто из оружейников — тоже. Не глуши мотор, гляди, чтоб работал… ну, вроде, все я сказал.

Йоля коротко вздохнула, представляя, как будет сидеть в темноте и ждать.

— А как я узнаю, что пора?

— Узнаешь, — темной кабине Йоля не видела лица Мажуги, но по голосу слышала, что он улыбается. — Вот об этом не тревожься. Когда я начну, ты поймешь враз, не ошибешься… Э, да что ж я! На вот, держи.

— Чойта? Трубочка… А, прицел!

— Молодец, знаешь!

— Я ж с Харькова… Игнаш, ты уж как-то там… это. Ну, бережно чтобы, осторожно, а?

Мажуга выпустил ее ладонь, протянул руку и погладил слипшиеся грязные пряди, спадающие на щеку из-под дареного платка.

— Ну, едем.

Сендер преодолел несколько песчаных перекатов. Здесь повсюду были холмы — похоже, в этом краю ветер дул постоянно, и намел вот такие длинные груды, как волны из песка, только застывшие. Когда переваливали последний бугор, Мажуга остановил сендер и указал:

— Гляди!

Вдалеке виднелись красноватые сполохи. Совсем не яркие, но в темной пустыне было заметно издали. Йоля приложила к глазу оптический прицел. Она различила костры, между огней мелькали тени — много людей, десятка два, даже больше.

Пока она любовалась, Ржавый спрыгнул на песок и захлопнул дверцу.

— Я пошел.

Отойдя на несколько шагов, обернулся и бросил напоследок:

— Из сендера не выходи! У тебя кохара нету, так сиди уж.

И больше не оглянулся ни разу. Сперва Йоля следила в оптический прицел, как он пробирается между холмами. Потом потеряла из виду. Мажуга крался, держась теневой стороны. Вся пустыня была поделена черное и серебристое. Серебристое — там, где луна освещает, а он держался черных участков. По мере того, как приближался к стойбищу дикарей, отчетливей звучали ритмичные удары в барабанчик и завывания. Мажуга прикинул: где-то они должны были караульных выставить, не иначе. Хотя, с другой стороны, кто их разберет? Ведь праздник же, вон как орут и стучат. Он еще убавил шаг, теперь продвигался совсем медленно, по-прежнему держась теневой стороны.

Потом услышал — по другую сторону бархана, на освещенном луной склоне кто-то тихонько подпевает и выстукивает такт по мягкому. Может, по коленке себя колотит. Значит, есть караульный. Мажуга, стараясь двигаться бесшумно, подкрался к тому месту, где тихое пение было более отчетливо, и рванул через гребень. Караульный сидел и напевал, подтягивая племени, веселящемуся у костров. Когда над головой заскрипел под сапогами Игнаша песок, он вскочил, поднимая копье, но крикнуть не успел или не сообразил. Ржавый обрушился на дикаря сверху, вцепился в древко копья, на лету отклоняя острие в сторону, другая рука отыскала чужое горло, сдавила, ломая хрящи гортани. Все вышло само собой, уж это дело оказалось Игнашу знакомо, здесь ни к чему знание пустыни… Хрясь — и с тихим хрипом тело под ним обмякло. Дикарь был тощий, словно высушенный жарким солнцем, кожа да кости. Мажуга склонился над ним, сорвал с шеи кохар и перевернул тело, перетаскивая под склон, потом обрушил массу песка на труп, теперь его было не видно. Огляделся и, крадучись, двинулся к огням. Здесь вой и удары барабанов были слышны очень отчетливо. Еще один холм, совсем низкий. Мажуга прилег у самого гребня и осторожно выглянул. Перед ним был лагерь людоедов — растянутые на ребрах какого-то гигантского зверя высохшие шкуры, костры. В центре стойбища лежал гигантский череп, скалился клыкастым ртом. Какому животному принадлежали кости, Игнаш не знал, но зверюга была громадная, череп шагов шесть длиной. Позади растянутых шкур, которые, видимо, служили дневным укрытием от жары, виднелась колючая изгородь. Туда, похоже, манисов на ночь загоняют.

Разглядел он и харьковчан — Самоха и еще один каратель, кажется, стрелок с мотоциклетки. Оба были живы, шевелились. Их связали и бросили подле гигантского черепа. Вокруг горели костры, образуя кольцо, десятка три дикарей, мужчин и женщин, шагали вдоль этого кольца, снаружи от огней. Они подвывали и низко склонялись при каждом шаге, сильно сгибая колени. Трое лупили в небольшие барабанчики. Было в этом движении что-то гипнотическое, Мажуга помотал головой. Даже в глазах зарябило, завораживает танец. Может, они и сами уже того — окосели от песни и пляски? Вроде бы, несет от костров дурман-травой. Откуда у этих пустынников дурман? Может, у карателей в поклаже нашли? Каратели частенько этим делом баловались.