Глеб Сердитый - По следу Саламандры

Краем зрения он видел темные силуэты речного камыша, которые говорили ему о движении.

Лодка слегка покачивалась.

Вода не плещется — она шепчет.

Он не видел острова посреди реки… Но знал, что остров там. Лодка с тихим шелестом коснулась прибрежной травы и мягко уткнулась в берег.

Он сел.

Студеный туман струился меж стилетов осоки.

Хайд вышел из лодки.

Берег уходил из–под ног, так что нужно было держать равновесие.

Как только он ступил на землю, весь остров осветила вышедшая из–за туч полная луна.

Стало прекрасно видно, и он заметил посреди острова небольшую скалу.

В ней есть пещера, уходящая вниз.

Там лабиринт. Но Хайд знает путь.

Чутье, наитие и вдохновение ведут его.

«Мой знак — Луна и Единорог — ведет меня к удаче», — прошептал он, будто заклинание.

Там — в недрах лабиринта — жилище Лунной Богини.

Лунная Богиня — воплощение страсти, жизненной силы, воображения и памяти. Она знает исключительно всё, поэтому легко поможет советом.

Хайд шел в темноте лабиринта в пещере.

Его встретила женщина.

Он знал, что должен хорошо запомнить, как она выглядит, ибо это и есть Богиня.

Но его смущало, что он не может сфокусироваться на ее облике.

Это скверно.

Дурной знак.

Нет пути, нет судьбы…

Нет будущего, если у Богини нет лица.

Этот мир обречен!

Это его мир, и он, Хайд, обречен блуждать без цели и смысла, пока не отправится в мир страданий…

Нечто неотвратимое грядет.

И целого Мира мало, чтобы укрыться от неминуемой беды.

Но Хайд попытался рассеять страх и смятение.

Он должен увидеть и запомнить лицо Богини.

Нужно представиться, задать ей свой вопрос, поговорить обо всем, что следует знать о своей жизни.

Попросить ее руководства.

Если она разрешит, то можно войти к ней в дом в глубине лабиринта.

Он даже знал, что должно быть потом:

…он вернется к лодке и отчалит,

…откинется на спину и станет смотреть на полную луну в небе в течение некоторого времени, а затем медленно откроет глаза.

К этому моменту он уже будет знать, что, разумеется, богиня, которую он сейчас видит, — это его Внутренняя Луна, а не какая–то внешняя сущность.

Будет знать, что он сам говорит за Богиню, но говоря от ее лица, не станет себе врать и честно ответит на любой вопрос, так как всегда знает ответ, но боится себе в нем признаться.

Но для этого ему нужно увидеть, как она выглядит, а этого он никак не мог.

В этот момент над Хайдом замаячило черное лицо в ореоле светящихся волос.

Хайд пришел в себя и осознал, что сидит на корточках в закутке, недоступном потоку дождя, у стены в темном переулке.

Одинокий фонарь на углу подсвечивал голову отвратительной оборванной старухи, склонившейся над ним, заставляя светиться ее седые космы.

— Кто тут у нас? — прошамкала старуха, вращая одним глазом.

Второй глаз оставался неподвижным, и бельмо смотрело куда–то в сторону и вверх.

— У нас тут эльфеночек! — обрадовалась старуха.

Хайд был все еще голым и обнимал узел с одеждой двумя руками.

Как она его назвала? Эльфом? Ну да… Северные края все еще близко.

— Эльфенок! — повторила старуха и, захихикав, потрогала его за колено.

Это прикосновение окончательно вернуло Хайда к реальности.

Он брезгливо отдернул колено.

И все же когда он осознал, что это просто безумная старуха — ему полегчало.

Было бы ужасно, если бы этакая физиономия с парой торчащих меж увядшими губами зубов оказалась ликом богини Мун.

— Где я? — глупейшим образом поинтересовался Хайд.

— В мире людей, бестия воздуха, — захихикала безумная старуха.

Ответа гаже этого Хайд не получал еще ни на один из вопросов своей жизни.

— А ты кто? — Хайд, сам удивляясь, видимо, решил поставить личный рекорд по количеству нелепых вопросов и по степени их нелепости.

Впрочем, от ответа старухи зависело многое. Возможно, Хайд накликал ее своим неудачным внутренним путешествием к Лунной Богине.

Во всяком случае, старуха пыталась разговаривать с ним, сообразуясь с Традицией. Так, как предписано общаться с волшебными существами.

Может быть, по правде говоря, его медитация была тут и ни при чем вовсе. Старуха выглядела очень древней. И когда разум мутится, Традиция — впитанное с материнским молоком и развитое друидом знание — единственное, что остается в человеческом разуме, что удерживает контакт с миром и другими людьми.

— Кто ты? — повторил Хайд, вероятно, озадачивший старуху вопрос.

— А не меня ты искал и призывал? — захихикала старуха.

— Не думаю…

— Маленький, молоденький эльфенок! — похоже, безумная забавлялась от всей своей помраченной души.

— Что мне в тебе? — изумился Хайд.

Он действительно, чего уже давно не было в его жизни, ощущал себя маленьким эльфенком.

Он так давно сознательно и бессознательно гнал от себя свою природу фейери, что привык ощущать себя вполне зрелым, вполне взрослым человеком.

Именно человеком он мыслил себя, но не фейери. Уродливым человеком, исполненным тайны происхождения, человеком зрелых лет и богатого опыта, но не молодым и полноценным фейери, которым был в действительности.

— Ты хотел познать сокрытое и кликал беду, домогаясь той, что не дает ответов, но указывает путь, — не то подкашливая астматически, не то хихикая через каждое слово, сказала старая карга. — А когда так поступаешь, всегда призовешь с той стороны такого же, кто гневит Исса, вопрошая о невозможном.

— Это ты, что ли? — обалдел Хайд, уже решивший было, что его не сможет удивить ничто на этом свете.

— Я, эльфеночек, — старуха зашлась смехом, и брызги не то дождя, не то жидкой мокроты полетели в лицо Хайда.

— Ах ты… — Хайд без труда припомнил и выдал весь неприглядный набор выражений из своей не безоблачной юности, столь присущих грязному переулку припортового квартала и служащих для несправедливого оскорбления человеческой природы, женского естества и поругания мироустройства.

— Вот ведь бестия из поднебесья, — обрадовалась старуха, — как завертывает. Как выводит гладко. И в молодости бы удивилась, а теперь уж до смерти буду вспоминать и радоваться.

Мерзопакостная карга сделалась на мгновение чуть более симпатичной. Хайду польстила высокая оценка его сквернословия, к которому он не прибегал давно.

— Тебе сколько зодиаков минуло? — поинтересовался он, между прочим вспомнив, что, будучи фейери, может позволить себе покровительственный тон в разговори даже с очень пожилым человеком.

— Когда мне исполнилось двадцать, я научилась скрывать свой возраст, — сказала старуха, не переставая веселиться, — и поклялась делать это до конца дней.

— Женщина! — сказал Хайд с укоризной. — Неужто ты ни разу не проговорилась хоть случайно, хоть обиняком?