Глеб Сердитый - По следу Саламандры

Прикусив леденец, терпкий, с холодком, он надел перчатки, взял шляпу и трость и вышел прочь из своего кабинета — кабинета главного библиотекаря библиотеки Общества естествоиспытателей в Уле у Северных врат.

Сэр главный библиотекарь испытывал непреодолимое желание пройтись по улице. Увидеть кебы, омнибусы, паромоторы и просто других людей. Ему необходимо было убедиться, что мир, к которому он привык, все еще существует, как и прежде, вопреки леденящим кровь картинам нездешнего апокалипсиса, которые встали перед его взором по прочтении рукописи.

Более всего ему не давали покоя эти одиннадцать лун. Это было знамение — отправная точка кошмара. И даже зная, что такого не может быть (Луна, как известно, одна), сэр Реджинальд не мог отделаться от ощущения подвоха.

Это верно был какой–то символ, какой–то образ, не распознав который нельзя было с точностью сказать, когда будет и будет ли вообще тот ужас, который клокотал и пенился безумием со страниц этой дикой рукописи.

Сначала одиннадцать лун, затем бестии пучин, потом…

Саламандра.

Со временем нечто более ужасное, чему нет названия.

Трагизм предсказания был в том, что в результате нашествия монстров — не то древних спящих богов, не то реликтовых чудовищ — должна была погибнуть не цивилизация, не люди как телесные оболочки разума, а непостижимым образом все то, что дорого, все, что свято и сердцу мило… Некая аксиологическая катастрофа, суть которой непонятна, но последствия тем ужаснее, чем труднее их вообразить.

И еще там были иллюстрации!

Автор рукописи, вроде бы простой матрос, на которого снизошло откровение от прикосновения к неведомому, не учился графике, но с натуралистическими деталями пытался зарисовать виденное.

О, лучше бы он не пытался этого делать!

Улица пахнула в лицо сыростью, запахом угля и кислой калиновкой. Даже медовый дым от ароматических очагов, стелившийся по–над тротуаром, завивавшийся причудливо в пышных бакенбардах главного библиотекаря, не перебивал запаха тревоги.

Смог скрывал небеса. Дождь сменился туманом. Вместо луны светил циферблат на башне библиотеки славного города Уле у Северных врат.

И за смогом, надежно укрытые от людских глаз, мнились сэру Реджинальду предательские, подлые одиннадцать лун, выстроившиеся в линию по всему небу.

Он передернул плечами.

— Это консерва, сэр! — раздался хриплый голос над ухом.

Сэр Реджинальд вздрогнул и обернулся.

Он увидел нависающее над ним лицо, круглое, как луна, ноздреватое, красное, похожее на открытую банку мясных консервов.

— Что? — не своим голосом спросил он.

— Прошу прощения, — сказало лицо, — не имею чести быть вам представлен, — Пелдюк. Закария Пелдюк — частый сыщик.

Огромная рука протянула визитную карточку. Вся фигура Пелдюка соответствовала лицу — рыхлый, мешковатый, огромный, с той замедленной пластикой, которая присуща исключительно очень сильным людям.

— Никогда не рискнул бы с вами заговорить на улице, если бы не обстоятельства непреодолимой силы, — просипел гигант, — у нас мало времени.

Сэр Реджинальд взял простенькую карточку, мельком прочел, что на ней написано, и окинул взором исполинскую фигуру, встающую из тумана, как океанский риф перед форштевнем корабля, стремящегося к гибели.

Клетчатый дорожный фроккот, просторные темные брюки, заправленные в сапоги с толстой шнуровкой и квадратными носами.

— Что вам угодно? — сэр Реджинальд хотел, чтобы его слова прозвучали надменно, но вместо металлических в голосе прозвучали истерические нотки.

— Рукопись, что вы читали, — это консерва… Записанный миф замирает и не живет больше. А то, что его породило, — живет и развивается. По консервированной телятине нельзя составить верное впечатление о теленке, сэр, вот что я пытался сказать…

— Откуда вам известно о рукописи, что я читал?

— Я наблюдаю за вами по приказу моего клиента. Напротив вашего окна весьма старый вяз, с удобной развилкой ветвей. — И здоровяк в подтверждение своих слов достал из кармана изящный складной театральный бинокль, так нелепо смотревшийся в его исполинской руке.

— У вас ветки за воротом, — заметил сэр Реджинальд.

— Спасибо, — чуть смутился здоровяк, — когда вы внезапно покинули кабинет, пришлось поспешно спускаться с дерева, чтобы нагнать вас. Я, знаете ли, иногда переоцениваю свою ловкость.

Он неожиданно обезоруживающе, очень по–детски улыбнулся и начал выбрасывать из–за воротника веточки и листья.

— Вы не пострадали?

— Больше пострадал старый вяз и газон под ним, — вновь улыбнулся мистер Пелдюк, частный сыщик.

— И кто же ваш клиент, который дает столь неподобающие распоряжения? — Главный библиотекарь стремился говорить с возмущением, но голос выдал заинтересованность.

Это не ускользнуло от здоровяка.

— Я пока не могу вам сказать этого, но если вы проявите терпение, то… Главное сейчас — одиннадцать лун.

— Одиннадцать лун?

— Да, сэр, — закивал Пелдюк, — это сегодня, сэр. Поэтому времени в обрез.

— Знаете что, никакая нехватка времени не помешает нам выпить по бокалу калиновки. — Сэр Реджинальд колебался, не зная, как относиться к странному здоровяку, но, как всегда в таких случаях, решил перейти к делу и взять инициативу на себя, — здесь, на Лиэль–стрит, есть несколько трактиров и кабаков. Не самые подходящие заведения для таких джентльменов, как мы с вами, но это самое близкое место, где есть добрая выпивка.

— Как скажете, сэр.

Главный библиотекарь решительно зашагал вперед, задавая темп и направление, а по гулкому топоту частного сыщика за спиной понял, что его предложение принято безоговорочно.

— Обычно после пары бокалов калиновки я начинаю особенно трезво мыслить, — заметил он примирительно.

— Странное дело, — просипел здоровяк, — но я точно такие указания и получил.

— Какие?

— Когда вы закончите читать рукопись, под любым предлогом привести вас на Лиэль–стрит и дожидаться в одном из заведений, что ютятся там.

— Кого дожидаться?

— Моего клиента, сэр.

— В каком из заведений? Их там много. Под какой вывеской?

— Да в том–то и дело, сэр, что в любом.

— Да?

— Да.

— Занятно.

Лендлорд–владетель ни на секунду не мог предположить, что ему что–то угрожает.

Сопя, как торопливый еж, пророкотал не видимый в тумане поезд городской линии. Опоры эстакады отозвались глухим рокотом. В тумане блуждали фонари, расположенные на оглоблях кебов и крышах карет. Возникали и скрывались силуэты.

Короткие вопли корабельных сигналов тревожно и одиноко впивались в небеса, и гул машин волнами накатывал со стороны порта.

Туман умножал, разносил, искажал звуки, словно город был не город, а зверинец невиданных зверей, предчувствующий стихийное бедствие.