Глеб Сердитый - По следу Саламандры

С единственным оставшимся одушевленным уродцем нужно что–то делать! Как–то отобрать его у Остина. И сжечь! Да, лучше сжечь! Потому что, пока хоть одна оживленная нежить существует, опасность не миновала.

Только Остин, пусть он и взрослый, ведет себя как маленький ребенок. Он не видит в кукле опасности. Он не осознает ее злобного уродства, больше внутреннего, чем внешнего. Он чувствует только сострадание к невинному, беспомощному существу.

— Сегодня я узнаю, что значит возвращение в детство… — сказал Остин, садясь на ступеньках.

— Возвращаться — плохая примета; не стоит возвращаться, даже если забыл что–то важное, без чего нельзя отправляться в путь. А возвращаться в детство, даже если забыл там что–то очень важное, должно быть больно, — ответила Лена.

Слова Остина напугали ее.

— Не слышал, чтобы возвращаться было плохой приметой, — удивился Остин.

Нужно было попытаться его убедить. Нельзя, чтобы он подпал под дурное влияние куклы.

— А у нас так говорят, — сказала Лена.

— Мы уходим, чтобы вернуться, и возвращаемся, чтобы уйти, — сказал он, будто глядя внутрь себя.

— Возвращаться с дороги — плохо. Если что–то забыл, то лучше уж постараться обойтись без этого. Говорят «пути не будет». Я не знаю почему. — Лена понимала, что это звучит неубедительно, однако не лукавить было важнее.

Потом было много еще всяких красот и приключений. Космические корабли. И установление дипотношений между СССР и этой страной. Остин оказался принцем этой страны. А Лену направили с дипломатической миссией на огромном звездолете, летящем со скоростью света.

Был какой–то писаришка, предатель на корабле, науськанный злым волшебником устроить диверсию. Или это был стрелок–радист и английский шпион. Или что–то еще.

Лена вручала Остину верительные грамоты в храме из черепов, который изнутри оказался похожим на Зимний дворец в Ленинграде. И на стенах, так же, как в Эрмитаже, висели картины. Только не земные, а местные — с суровыми дядьками из разных эпох.

И Лена между делом сделала открытие в области искусствоведения. Оказывается, завораживающая странность этих картин — в перспективе. Европейская живопись содержит одну перспективу со схождением линий в одну точку. И один источник освещения. А на этих картинах было несколько направлений света и несколько точек перспективы. Поэтому взгляд по ним блуждал и путешествовал, срываясь с одной перспективы на другую.

Те, кто думает, что искусство — это глоток прохладного сока в летний зной, ошибаются. Искусство — это возможность пройти путями, которые ты давно пересек.

Так же и сны.

Лена иногда думала, что ее сны — это другие жизни в других мирах.

Кантор прочел письмо, в котором с утомительными подробностями, занудно рассказывалось о побеге Флая из башни замка.

Затем прочел отчет Клосса. Написано было, что и говорить, поживее письма, даже с каким–то намеком на остроумие и изящество слога. Но вот соображения и идеи забавили отнюдь не новизной и свежестью мысли. Логика в них была, но и только. Однако всем известно, что логика — прекрасный инструмент, с помощью которого нельзя узнать ничего нового.

Сделал несколько звонков, в том числе поговорил с председателем народной милиции города Рэн Уильямом Тизлом. Из этого разговора он узнал все, что думает председатель милиции об указаниях, которые норовят дать ему те, кто не разбирается ни в местных условиях, ни в местных людях, а также немного полезного, в том числе о чудесном и зловещем происшествии в ночном лесу.

— И какие шаги вы решили предпринять? — поинтересовался Кантор.

— Уже предприняли.

— И?

— Приковали эту штуку к четырем деревьям потолще.

— Она не противилась?

— Кто?

— Эта ваша лохматая штука, — пояснил Кантор, — она никак не выказала вам протеста против цепей?

— Она же машина, — растерялся Уильям Тизл.

Он явно не понимал противоречия в своей собственной логике. Машина вела себя, как живое существо, что и привело к необходимости ее приковать, но…

— Значит, больше ничего подобного тому, что видели ночные сторожа, машина не вытворяла?

— Нет. И больше не вытворит, думаю. Трудновато ей будет теперь. Цепи–то толстые. Будем ждать ее хозяина. Думаю, скоро он явится.

Кантор выразил признательность за помощь, одобрение за высокопрофессиональные действия и с улыбкой повесил трубку на рычаг телефонного аппарата.

Было отчего улыбнуться.

Тизл передал ему соображения смышленого милиционера Орсона. «У ней там, внутри, у штуки этой, машина устроена вроде Карты Судьбы, как у историков, говорит этот ваш любимчик, но только мудренее. И она этой машинкой своей, значит, вроде как думает, расчисляет своими колесцами, да пружинками мыслеобразие. А еще у нее там, внутри, есть съемочный аппарат, как тот, что мультифотографические фильмы снимает. И она через него видит всё. А всё, что видит, мыслительной машинкой своей и расчисляет. И если ей мокро стало, то значит, надо переехать повыше, где суше. Вот что этот Орсон намудрил! Каково?»

Кантор хохотнул и подумал, что Орсон и вправду мыслит нестандартно.

Затем Кантор внимательнее изучил отчеты своих добровольных помощников. Как те, что отдал ему привратник, так и присовокупленные к ним Клоссом.

Прочел отчет об опознании тела Хайда. Хмыкнул. Его гипотеза начала подтверждаться.

Флай не читал газет, однако питал необычайное пристрастие ко всякого рода информационным и рекламным объявлениям. Их он просматривал всегда.

И вот, едва оказавшись на борту термоплана, которым прибыл, как мы знаем, в столицу, он воскресил эту свою привычку и пересмотрел все газеты, до которых сумел дотянуться.

Всевозможные ремесленники и изобретатели информировали о своих достижениях.

Одно объявление ему особенно запомнилось. Некий изобретатель предлагал совершенно исключительную подвесную систему, которую рекомендовал использовать как при помывке окон высотных зданий, так и при эвакуации жителей верхних этажей в случае пожара.

В качестве контакта для всех заинтересованных лиц указывался некий скромный кабачок, где в определенные дни по вечерам можно было найти изобретателя, а также телефон этого заведения.

Так часто поступали начинающие предприниматели, которые еще не завоевали цехового места и на собственный офис еще не заработали. Владельцы трактиров и закусочных охотно шли навстречу подобным авантюристам, получая дополнительную клиентуру и развлечение для клиентуры постоянной.

Этим же вечером Флай (сразу по прибытии в столицу) отправился в указанный кабачок. Время позволяло.

Прибыв на место, Флай легко обнаружил искомую персону и с ходу присоединился к спору за столиком. Молодой человек настаивал, что его система совершенно надежна, и готов был в целях доказательства помыть окно на головокружительной высоте одного из самых высоких зданий столицы.