Дмитрий Матяш - Z.O.N.A. АТРИум

Память возвращалась фрагментами. Не связанными между собой, порой совершенно бессмысленными картинками из жизни, подобными выпавшим из альбома фотографиям. Поочередно вспоминались то вчерашний бар, то болтовня с какими-то бродягами, то седой человек — очки в черной оправе, то упирающаяся в подножье снежной скалы железная дорога, то мать с отцом, земля им пухом…

Сколько он ни пытался выстроить воспоминания в ряд, сколько ни силился выискать средь них первые и последние, установить определенную хронологию, все было тщетно. Едва он находил между ними нечто общее, что сложило бы их в один узор, как они вновь выскальзывали из рук и разлетались сотней разноцветных искр. Это становилось нестерпимо. Единственным вариантом прекратить все это, избавиться от назойливых картинок, вынырнуть из мира хаотически мелькающих образов было открыть глаза. Но веки казались настолько тяжелыми, что не хватало сил их приподнять.

А когда наконец это получилось, то первое, что он увидел, были дождевые капли. Дождь. Он начался еще ранним утром и до сих пор лил не переставая. Земля напрочь раскисла, сделавшись вязким болотом, поначалу робкие ручейки превратились в полноценные бурные ручьи, вымывая в почве глубокие рвы, а небо продолжало разрываться от раскатов грома. Стены дождя накатывали одна за другой, и казалось, что это не закончится никогда.

Бродяга лежал ничком. Вода затекала ему за шиворот, неприятные удары тяжелых капель чувствовались даже сквозь плотный защитный костюм. Рот и ноздри были забиты грязью, но пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы встать, он не мог. Лежал и смотрел, как впереди на голом холме, метрах в тридцати от него, кто-то ворочается, извиваясь, то и дело принимая позу эмбриона. Бродяге словно снился кошмар, от которого никак было не пробудиться, но он понимал, что это не сон. Он хотел что-то крикнуть тому бедолаге на холме, но онемевший язык прилип к нёбу. Хотел протянуть руку, но та отказалась подчиняться.

Ощущать свое тело он начал лишь после того, как с десятой попытки перевернулся на спину и подставил лицо под холодный, сильный душ. Ему подумалось, что, как только к нему вернется возможность чувствовать, он тоже начнет извиваться в агонии, как тот человек на холме, но ожидаемый приступ боли так и не появился. Вместо этого он испытал дикий страх, осознав, что, несмотря на возвратившиеся чувства, его суставы словно задеревенели, а мышцы рук и ног стали как из тряпья. Сжать кулак ему стоило таких же усилий, какие потребовались бы, чтобы рвануть штангу.

Полыхнула молния. Длинная, изломанная, ослепительно яркая, он смог увидеть ее даже сквозь закрытые веки. А затем ощутить, как раскат грома заставил содрогнуться землю, заодно будто вдавливая его в размокшее подножие холма.

Прошло еще немало времени, прежде чем он, несколько раз сжав и разжав кулак, убедился, что тело наконец начинает его слушаться. Понимая, что все еще достаточно слаб для того, чтобы встать на ноги, он поднял правую руку, а левой сдвинул обшлаг рукава. К несчастью, КИП был разбит, покрытый трещинами экран не ожил и после нескольких нажимов на кнопку включения. Не узнать теперь ни локальных координат, ни сколько оставалось времени до очередного сияния, ни просканировать местность на наличие живых существ.

Бродяга попытался вспомнить причину, по которой он здесь валяется, но… пусто, в голове было совсем пусто. Никаких догадок, никаких мыслей, кроме тех, что вяло ползали в глубине сознания, словно черви в рыхлой земле, но ничего не объясняли.

Он повернул голову набок, посмотрел туда, где еще пару минут назад извивался в агонии человек, и отметил, что тот уже лежал неподвижно, раскинув руки и задрав к небу подбородок. Неподалеку от него, прижав руки к груди, лежал еще один мужчина.

Бродяга закрыл глаза и попытался успокоиться, дав воспаленному мозгу время на обдумывание. Но тщетно, в голове по-прежнему ничего не рождалось, кроме возникающих из ниоткуда, скачущих галопом стоп-кадров.

По-стариковски кряхтя, бродяга приподнялся на локтях, сел, затем не без труда стал на ноги и огляделся. Рядом валялось несколько промокших до нитки рюкзаков, среди которых не было его собственного. Рюкзаки и оружие — пять «калашей», они выглядели так, будто их бросили на бегу… будто это он сам, бродяга, их бросил, прежде чем отключился. «Но… что все это значит? — недоумевал он. — Зачем мне было тащить чьи-то рюкзаки? И… что это там за люди?»

Он повернулся лицом к холму и, вкладывая в каждый неуверенный, шаткий шаг последние силы, начал подниматься на вершину. В голове гудело, тяжелые дождевые капли, казалось, вот-вот раскрошат ему череп, настолько люто они барабанили по его макушке. К тому же кровь пульсировала в венах такими резкими толчками, что веки закрывались и открывались сами по себе. Дышать было тяжело, и, несмотря на непомерную влагу, во рту у него стало до того сухо и противно, что вдыхаемый и выдыхаемый воздух казался потоком песка.

А когда он наконец взобрался на холм и увидел то, что боялся увидеть, он перестал чувствовать и дождь, и кровь, и усталость в ногах. Он сам не понимал отчего, но на глаза невольно накатили слезы. В лежавшем на боку юноше он с ужасом узнал Стрижа.

«О, Господи!» — взмолился бродяга, и его лицо исказилось в гримасе невыразимой боли.

Прыщавый бледнолицый юнец с едва пробившимся над верхней губой светлым пушком смотрел на него не мигая. На мертвом лице не было следов ужаса. Парень умер не самой легкой смертью, но страх и боль не читались в его взгляде. Он не выглядел даже испуганным, скорее… удивленным. На шее все еще кровоточит рана…

Всего было десять или двенадцать трупов — окровавленные тела изувечены и раскиданы по поляне, будто нарвавшийся на засаду и расстрелянный в упор партизанский отряд. Оружие, снаряжение, шлемы расшвыряны, по всей видимости, никто не успел схватиться даже за нож. Среди убитых двое совсем еще зеленых, Стрижу еще и четырнадцати не было, а второй и того моложе. Живые маркеры, вызвавшиеся добровольцами пойти с ним в поход…

Глаза застлала сизая пелена, в ушах появился низкий, нарастающий гул, но бродяга не обращал на это внимания. Его в эту минуту гораздо сильнее заботило другое: убитые кем-то люди были из одной группировки, о чем свидетельствовала и форма — реинкарнация славной кольчуги, и опознавательные знаки, и характерные черты лица. Это были ребята из клана «Монгол» — мощного и авторитетного в средней полосе Атри. С его могуществом сравниться могли разве что «Медведи», но те за пределы белого периметра выходили редко, не говоря уже о вылазках в глубь средней полосы.