Мария Семенова - Уйти вместе с ветром

Предки как офонарели — каждый вечер занимают комп на полночи, смотрят карты Кольского полуострова, достали с антресолей складную байдарку, чинят её, штопают палатку, отец купил какие-то собачьи коврики — видимо, мы на них в походе спать будем. Я попробовала прилечь. Жёстко и коленки торчат. Вот счастье-то подвалило!..

И ещё, ты, подруга, права, это пэрентсы не сами придумали. Есть у нас знакомая — тётя Сандра, они ещё студентами все вместе тусовались, так теперь она с адронного коллайдера не вылазит. Ну и, ясен пень, одна как сосна на севере. И вот, не иначе плазмы нанюхавшись, выкатила великий план насчёт сурового отдыха в стиле ретро. Тут у моих шторка и упала. Прикинь: у них рассада в ящиках перерастает, а они суетятся и аж прямо светятся. Отец зелёным, как светофор, а мать таким лиловым, тревожным. Чтоб я хоть что-нибудь понимала!

Ну съездили бы, если шило вдруг выросло, как все люди, на Кавголовское озеро или ещё куда-нибудь к комарам, пожарили шашлычки, выпили водочки, попели под свою гитару старые песни о главном… Так нет же — надо и другим всё лето испортить…

Чёрт, как же голова-то болит! Ну ладно, подруга, кончаю, до связи…

Живой журнал на сайте narod.ru

Nic — Одинокая Крыса

Я живу половину жизни и сама жива всего лишь наполовину. Вторая моя половина мертва уже почти семь лет. Тому, кто этого не испытывал, никогда не понять, о чём идёт речь.

Зачем вообще я это пишу? Зачем зову в электронную темноту, если наверняка знаю, что оттуда никто не откликнется?

Всего лишь тень надежды. Ничем не оправданной и не подкреплённой. Кто знает наверняка, как устроен Интернет и кто в нём живёт? Что такое эти миллионы и миллиарды электронных сигналов, которые носятся по невидимым сетям, пересекаются где-то в стратосфере и как-то взаимодействуют между собой? Я, по крайней мере, не знаю.

Вдруг… Однажды…

Так часто начинаются старые детские книжки, которые мама когда-то приносила из библиотеки.

Я знаю, что в моей жизни «вдруг» уже ничего не произойдёт. Я имею в виду — ничего радостного и интересного. Но что-то ведь будет?

Наверное, я стану учительницей физики, как мама. Или, может, бухгалтером. Папа говорит, что бухгалтеры зарабатывают много денег. Зачем мне много денег?

Светка из моего класса, когда в очередной раз ссорится с Лидой и начинает дружить со мной, говорит, что, если меня как следует «прикинуть», накрасить, сделать пластику носа и лазерную коррекцию на глазах, я буду очень даже ничего. Мне приятно это слышать, но я думаю, что она мне льстит. Не может быть «очень даже ничего» человек, у которого не целая жизнь, как у всех, а всего половинка. Разве что в глаза ему никто не станет заглядывать. В этом смысле мои очки очень даже в тему и никакая лазерная коррекция не нужна…

Отклики в комментах:

Слушай, Крыса, чё ты паришься? Ты же вроде неглупая девчонка и должна понимать. Тебе сейчас лет 13–14, да? Да в твоём возрасте все считают себя некрасивыми и не достойными внимания. Потом это проходит. Поверь мне, я в твоём возрасте тоже переживала и считала себя хуже всех. А теперь у меня всё в шоколаде.

Вот как же я ненавижу таких тихонь, вроде тебя, Одинокая Крыса! Вас всю жизнь ставят в пример нам, нормальным девчонкам! И учитесь вы хорошо, и одеваетесь прилично, и родителей слушаетесь, и с дурной компанией не шляетесь… А на самом деле на вас смотреть тоскливо и блевать охота. Сами не живёте и другим мешаете. И ещё удивляются, что клёвые пацаны на них не западают! Да хоть бы вы все подевались куда-нибудь наконец. На Луну бы улетели, что ли!

Что это за бред про «половину жизни», Крыса? Не циклись и не придумывай себе ничего, не то в дурку съедешь. А там очень хреново, я лично за базар отвечаю. Лучше влюбись в кого-нибудь или хоть по аське роман заведи. Там тебя всё равно никто не видит. И кончай сопли жевать. Хвост пистолетом, Крыса!

Все они снова были рядом с ним, живые — все девять. Он слышал, видел, чувствовал их. В блиндаже было не столько холодно, сколько промозгло. Людвиг лежал, заложив руки за голову и закрыв глаза. Ойген, который не умел молчать, то напевал что-то себе под нос, то непристойно ругался. Ганс у стола читал Библию. У Генриха, который вместе с ним сидел на лежанке, воняло изо рта. Испорченный зуб мучил его уже вторую неделю. Не помогал ни шнапс, ни таблетки. По совету Людвига Генрих натирал распухшую щёку одеколоном. Смешиваясь, запахи становились совсем уже тошнотворными.

Одновременно, словно поверх этой почти мирной картины, он видел их последний бой.

Они шли как волки, след в след. Морозный арктический ветер выл и сдувал снег, обнажая чёрные обледенелые камни. От темноты полярной ночи, которая казалась вечной, распухала голова и начинались зрительные галлюцинации. Потом темнота взорвалась в самом прямом смысле.

Они погибали по очереди, с какой-то кошмарной сновидческой предопределённостью: сначала Ганс, разорванный снарядом, потом Людвиг, скошенный пулемётной очередью, потом подорвался на мине-ловушке Ойген… Наступление, тщательно и тайно спланированное, не стало неожиданностью для русских и потерпело сокрушительную неудачу. Как иваны проведали? Теперь это уже не имело значения. Он один был всё ещё жив и упорно пытался спасти, вытащить из огненно-каменных жерновов хоть кого-нибудь из друзей. Ничего не получалось, он только слышал, как тоненько, на одной ноте визжал Ганс, от которого фактически остался лишь торс и руки, бившие ладонями по камням…

Потом вдруг наступило холодное жемчужное лето. Он стоял, по щиколотку утопая во мху. Зудели комары, вилась крупная мошка. Колючая проволока лежала у ног ржавыми кольцами, готовыми рассыпаться от прикосновения. Метрах в пятидесяти, прямо посреди тундры, стоял небольшой обелиск с красной звездой на вершине. Он оглянулся, не узнавая ничего вокруг, и понял, что прошло много лет. И он вернулся сюда для того, чтобы что-то сделать… Но кто позвал его сюда? Кто привёз? У кого спросить самое главное: «Что именно я должен сделать, прежде чем умереть?»

Он сел на кровати и попробовал отдышаться, перегнувшись вперёд и хватаясь руками за тощие, костистые колени. Сердце тяжело ухало в рёбра, словно кто-то бил мешком с песком по бревенчатой стене. Каждый удар отдавался болью в шее и левой руке.

Он понимал, что нужно немедленно разжать пальцы, дотянуться до столика и сунуть в рот лекарство. Иначе сердце может остановиться вообще.

Хотя погодите, с чего бы ему останавливаться? Он всегда выделялся силой и здоровьем. И дома, и здесь, в дивизии СС, среди горных егерей… Здесь?