Олег Верещагин - Будьте бдительны! Сборник рассказов

…не забудем, не предадим, не простим…

…наш Город помнит тебя, Димон!..

…ты мог быть моим братом, а тебя убили…

…мы сейчас уходим. Благослови, Димка…

…все, павшие здесь, родятся снова!!!

…Димочка, я тебя люблю, родной!..

Медленным, почти старческим движением надсотник полез в карман «Тарзана» и достал что-то. Положил на край пирамидки. Выпрямился. Отдал честь. И ушёл, чётко повернувшись через левое плечо.

Тяжёлый даже на вид, светящийся каким-то неземным, собственным светом серебряный крест — Георгий четвёртой степени на сразу потемневшей оранжево-чёрной ленточке — лежал на мокром кирпиче.

Ещё одна порция снарядов, бешено урча и визжа, пронеслась над гостиницей — на запад, в сторону вражеской обороны. Дождь лил, не переставая, колыхался серой пеленой, и за дождём почти незаметно было наступающего рассвета.

Заняв место за баррикадой, надсотник Верещагин аккуратно проверил оружие — приоткрыл, переставив предохранитель на автоматический огонь, затвор, низачем стёр с примкнутого 70-зарядного пулемётного барабана воду. Достал из кассеты на жилете осколочную гранату, вставил в подствольник. Вспомнил строки Розенбаума:

Хорошая песня, а вот Розенбаум то ли ни знал, то ли забыл, что «вниз до упора» — одиночный огонь…

Кое-кто справа и слева молился, целовал нательные крестики. Большинство просто ждали — неподвижно, с напряжёнными лицами. Верещагин ещё раз осмотрел сотню — не пролез ли кто из пионеров? Десять минут назад вернули аж шестерых, тарившихся в неразберихе перед наступлением среди дружинников. Нет, вроде никого.

Справа приткнулся Пашка. Указал на подошедшую технику. Верещагин кивнул, глянул на вестового. Чуть не спросил: «Может, останешься?» — и понял, что после такого вопроса Пашка навсегда перестанет с ним говорить.

— Держитесь на флангах, — сказал Верещагин подошедшим командирам «шилок», — ты — в тылу, — кивнул он БМПшнику. — Твоя бандура пойдёт в цепи, — обратился он к командиру самоходки. — От гранатомётов прикроем, как можем, не волнуйся… Давайте по машинам.

Несколько красных ракет со свистом и воем взлетели за позициями защитников.

— Пора, — сказал Верещагин, вставая на колено. Вокруг зашевелились. — Басс, давай.

Молодой парень из сотни Басаргина — с повязанным поверх снаряжения бело-голубым шарфом — вскочил на баррикаду и великолепным ударом ноги отправил вперёд, в сторону вражеских позиций, туго накачанный футбольный мяч…

— За мной, вперёд, в бога душу мать!!! — заорал Верещагин, вскакивая. — Вперёд, пока они свои кишки собирают! Ура-а-а-а!!!

— …рррраааааа!.. — отозвались по фронту сотни глоток.

Атака на Северный район началась.

От укреплений врага дружину отделало около ста метров развалин. Среди них кое-где лежали трупы, но немного. Оконные проёмы дома впереди были заложены мешками с песком, торчали стволы — в том числе крупнокалиберных пулемётов. Здание вяло горело, во многих местах было разрушено, и в ответ на бешеную стрельбу атакующих выстрелы раздались не сразу. Гранатомётчики били по видимым амбразурам.

— Вперёд! — ещё раз, слышно уже только тем, кто был ближе, прокричал Верещагин.

«Всё», — коротко, словно с обрыва прыгая, подумал Пашка, устремляясь за ним. Почему-то казалось главным, чтобы его не убили в этих развалинах. Словно в самом здании случиться уже не могло ничего страшного…

Кто-то сделал ему «ступеньку», и Пашка прыгнул внутрь через горящие мешки. Внутри тоже всё горело, и первое, что он увидел — оскаленное лицо польского солдата, сидящего у стены с автоматом поперёк колен. Солдат тоже горел.

Но в атакующих почти тут же начали рубить в упор, с каких-то двадцати шагов, от внутренних дверей, в ответ они тоже открыли огонь. Пашка стрелял из своего АК-104, прижавшись к стене, фактически убеждённый, что сейчас его убьют — но в какой-то миг огонь дружинников «забил» вражеский, и кто-то (непонятно — кто, да и неважно) крикнул:

— Вверх, скорей, пока не очухались!

Лестницы загудели от шагов. Стреляли друг в друга почти в упор, и Пашка видел во всех деталях лица врагов на лестничной площадке одним этажом выше — площадке широкой, как танцзал (дом, наверное, был элитным) и тоже перегороженной баррикадой из мешков. Бежавший рядом с Пашкой дружинник согнулся и полетел вниз через перила. Кто-то стрелял картечью, выстрелы «сайги» рвали уши в замкнутом пространстве. Слева обрушились перекрытия, вместе с ними падали, крича, люди — непонятно, кто… Атака почти остановилась, черноволосый дружинник с непокрытой головой, хрипя от напряжения, оттаскивал вниз раненого друга… Под ноги Пашке рухнул ещё один дружинник — вопя от боли; из обеих ног выше колен у него выбрызгивала кровь. По лестнице, разрываясь на подскоках, катились ручные гранаты… но сверху совершенно неожиданно ливнем брызнули по обороняющимся пули — это подоспели другие группы, прорвавшиеся соседними лестницами. На площадке началась рукопашная, поляков зажали с двух сторон. Всё затягивали дым и пыль, Пашка отбиваясь автоматом от чьего-то тычущегося штыка, сумел поднырнуть под лезвие, выстрелил в упор в живот, в жилет…

Они ворвались на второй этаж, растекаясь по коридорам. Дружинники шли по стенам, беря на прицел дверные проёмы, бросали внутрь ручные гранаты, врывались следом за разрывами, накрест поливая свинцом стены, углы, пол и потолок — из трёх-четырёх стволов одновременно. Делалось всё это в бешеном темпе, к окнам тут же ложились снайпера и пулемётчики и открывали огонь по соседним зданиям, поддерживая штурмующих их товарищей. То тут то там всё чаще и чаще из окон вывешивались чёрно-жёлто-белые флажки — знаки того, что ещё одно здание взято русскими.

— Не стреляйте, сдаюсь, сдаюсь! — крик по-русски.

Очередь в живот, пинок в голову. Сдающихся тут нет, нет, не может быть. Те, кто жив, стреляют в ответ…

Пулемётное гнездо на стыке двух коридоров отбивалось сразу из трёх стволов. Пашка упал на живот за какой-то колонной, стрелял в ответ, пули с хрустом пробивали дешёвый гипсолит, крашеный под мрамор, носились, потеряв направление, туда-сюда… Гнездо накрыли двумя гранатомётами; один из его защитников — без обеих ног — долго, трудно стонал где-то под мешками, из которых просыпался удивительно чистый, золотисто-сухой песок. Он засыпал кровавые лужи на мозаичном полу. Стонущего никто не искал — было много своих раненых…

Верещагина Пашка нашёл в одной из комнат, где он, сидя на идиотски огромной кровати-сексодроме, разговаривал с Басаргиным. Кто-то ещё — в углу — жадно пил воду, всё ещё тёкшую из фигурного крана.