Мария Семенова - Новая игра

Кстати, о пулемёте.

— А нам что, — отозвался Коля Борода. Зевнул и потянулся к старому, проверенному MG-42. [63] MG-42 — один из лучших пулемётов Второй мировой войны, в различных модификациях выпускается по сию пору. Масса 11,5 кг, прицельная дальность 1000 м, боепитание — пулемётная лента на 20 или 250 патронов. — В крайнем случае посмотрим, что и как, прикинем хрен к носу. Информация лишней не бывает.

Как его ни отговаривали, сколько ни предлагали «Кристалла» за вредность, он пить не захотел, сразу встал в строй. Да ещё и прихватил самое, на свой взгляд, действенное орудие укрепления германо-русской дружбы.

— Определимся и закроем вопрос, — поддержал Песцов.

Прозвучало это немного двусмысленно. Почти как в нестареющем анекдоте о киллерах, поджидающих в парадной клиента. Клиент, известный своей пунктуальностью, очень сильно опаздывает, и один убивец говорит другому: «Слышь, Вась, я уже беспокоюсь, может, с ним что-то нехорошее произошло…»

Наливайко шёл замыкающим, дав Шерхану команду «рядом». В светлом небе висела серебряная луна, шелестел ветер, покачивал на болотах рдесты…

Жуткий вой раскатился над торфяниками, прозвучав гораздо страшней, чем в фильме о баскервильской собаке. Страшней уже потому, что кино, в котором нас так приятно и дозированно пугают, мы смотрим из безопасного кресла, вполне отдавая себе отчёт: на самом-то деле никто нас за бок не схватит, всё понарошку. А здесь — вот оно, не в иллюзорном зазеркалье экрана, а рядом, и не из синтезатора, а из реальной глотки, и оттого по животу сразу разбегаются ниточки льда.

Только компания, слушавшая этот вой, подобралась не очень-то робкая. Никто не кинулся прочь с воплями «мама». Глухо зарычал Шерхан, недобро усмехнулся Краев, Коля Борода потянул с плеча пулемёт…

— Ну ни хрена же себе! — ругнулся вполголоса Наливайко. — Это ещё что, блин горелый, такое?

— Полагаю, уважаемый профессор, это оборотень, — вежливо пояснил Мгиви. — У нас таких называют аниото — люди-леопарды. А вообще… ну и бардак же у вас. Даже на болотах…

— Оборотень, — вроде даже обрадовался Наливайко. Шерхан продолжал сдержанно рокотать, и профессор похлопал его по вздыбленной холке: — Ну всё, всё, малыш, успокойся…

И тотчас же позади, почти там, откуда они пришли, раздался чудовищный треск, будто что-то могучее и стремительное мчалось лесом, не разбирая дороги. Звук приближался, нарастал, казалось, вот-вот накроет… но не накрыл, начал стихать, удаляться куда-то к северо-востоку. Двигаясь, что интересно, по идеальной прямой.

— Может, кабан?.. — немного дрогнувшим голосом предположил Наливайко, чьё материалистическое мировоззрение с трудом принимало возможность оборотничества.

Мгиви фыркнул, а Коля Борода с некоторым трудом расцепил пальцы, сжавшие холодный металл.

«Так-то вот. У нас не то что без нагана — без пулемёта в люди не выйдешь…»

— Скорее уж носорог. — Песцов насторожился, вслушался, перехватил поудобней лопату… И в это время снова раздался вой. Страшный, душераздирающий, бьющий по натянутым нервам, словно кнутом. Теперь он звучал точно впереди. Ни дать ни взять — прямо с холма.

— Пишут кого-то, что ли, тупым пером? — удивился Фраерман, сплюнул, прищурил карий глаз и вытащил из кармана финку. — Надо глянуть, хорошо, ночь белая… А пока, братцы, смотрите в оба по сторонам.

Без дальнейших приключений они вышли к излучине, обогнули лесистую горку и… сразу поняли, что опоздали. В ложбинке под кривой сосной как будто поработал экскаватор. В глубине раскопа виднелись прорубленные гнилушки брёвен, а между ними зияла дыра. Вход в подземелье. Рупь за сто — в блиндаж. В тот самый, козырный.

— Леопард меня съешь… — простонал Мгиви. Схватил в зубы фонарь — и ужом ввинтился в дыру.

Его не было очень долго…

— Эй, Мгиви, где ты там!.. — нагнувшись над провалом, тревожно закричал Фраерман. — Кореш, отзовись!

«Эх, Мгиви, Мгиви… В России живём. А в России — воруют…»

Наконец африканец выбрался на свет. Мрачный, грязный, какой-то постаревший. В руках он держал трость с выжженной вдоль черенка надписью по-немецки: «Восточный фронт — задница мира». Действительно, лучше не скажешь. Двадцать лет жизни — как в песок. Двадцать лет этапов, пересылок, лагерей, режима, ШИЗО… И ради чего?

Мгиви глубоко вздохнул и крепко сжал кулаки.

— Ладно, — сказал он. — Пусть себе плывёт, железяка хренова. А вот в какую сторону, мы сейчас будем посмотреть…

И он сперва заходил, потом запрыгал на травяном пятачке, всё выше и яростней:

— Хум, хум, хум…

— Зря стараешься, Мгиви, — негромко проговорил Краев. — Ничего тут не видно. Сплошные магические замки. И завесы…

— Что? — Мгиви остановился, округлил глаза. — Как это не видно? Даже тебе? Ты у нас, блин, кто? Джокер? Или как?..

Краев улыбнулся и проговорил — совсем тихо и не очень понятно:

— Мгиви, а что, разве что-то случилось?

Африканец задумался. Его кулаки, от напряжения едва ли не сыпавшие электрическими зарядами, начали мало-помалу раскрываться.

Коля Борода между тем, не вникая в магическую заумь, взял фонарь, перевернул бейсболку и нырнул в тёмный провал. Минут через пятнадцать он вернулся. Его глаза горели от возбуждения, рука сжимала эсэсовский кинжал, да не простой, а «кинжал чести». [64] Кинжал образца 1936 года, который вручался только «старой гвардии». Редкая вещь, цены немалой. На нетронутой временем цепочке перемежались мёртвые головы и древнегерманские руны, по ножнам бежали переплетающиеся свастики. Коля нашёл взглядом Мгиви, покачал головой и с укором сказал:

— Ну не знаю, какого рожна тебе надо… Там же клондайк, золотое дно! Да в таких кондициях, словно вчера положили!.. Вот что, давайте-ка заберём, сколько унести сможем, а завтра вернёмся и навалимся по полной программе…

— А до утра не долежит? — хмуро спросил Фраерман. Если Мгиви не доискался самого главного и помочь было никак нельзя, остальное, по мнению Матвея Иосифовича, могло спокойно зарастать лопухами.

— Может и не долежать, — сурово предрёк Борода. — В России живём! А нам гостиницу отбивать надо? Надо. Опять же резину на «Газели» нам Николай-угодник заменит? А детям харч?.. Тут же фарт, который выпадает раз в жизни. Какое до утра?!

Больше никто спорить не стал.

Мудрено ли, что по возвращении в лагерь даже у Песцова в голове осталась только одна мысль — спать. Он блаженно влез в сумрак палатки, вытянулся на спальнике, прислушался к сонному дыханию Бьянки… А вот как голова коснулась подушки — позже вспомнить не мог.

Он сразу, без перехода, провалился в некий странный мир. Говорят, это и есть астральное путешествие, не признающее ни расстояний, ни времени. Запахи, звуки, ощущения, цвета были абсолютно реальны. На небе висело оранжевое солнце, порывистый ветер закручивал пыль, под сапогами Песцова хрустели комья мёртвого праха — уныло-серые, выжженные, спёкшиеся. Давным-давно, ещё при Пятой Династии, репты сбросили сюда бомбу, которую современное человечество назвало бы «теллуриевой», — и вот столько веков миновало, а все равно сушь, пекло, смерть, пустыня без воды и без жизни. И — ни камня на камне в память о том, что когда-то здесь стоял город, похвалявшийся целым миллионом живущих…