Мария Семенова - Новая игра

— Нож!

Дочь куннинга взмахнула ритуальным клинком, и из рассечённого горла в котёл струёй хлынула алая кровь. Вёльва вглядывалась в истечение струй и слушала их журчание, вопрошая волю Богов. Выдастся ли добрым следующий год? Ждать ли урожая и мира? Родится ли скот, будет ли удача на промыслах и слава в боях…

— Мрак! — заставив всех вздрогнуть, провозгласила Веледа. — Глад! Кровь! Смерть! — Дождалась, пока приведут к котлу нового пленника, и приказала Туснельде: — Нож!

Сменялись и уходили в другой мир люди, рассекал горячую плоть отточенный металл, жизнь за жизнью необратимо стекала, пузырилась, заполняла котёл…

— Хватит! — подняла руку вёльва, и «женщины ночи» разом умолкли. — Вижу! Мрак! Глад! Смерть! Кровь! Всюду кровь!..

В это время по земле прошёл страшный гул, деревья ухнули и отозвались стоном, дрогнул холм, словно пролитая кровь оживила в нём мёртвых. Опрокинулся трон, плеснул и покатился котёл. Брызги, лужи, потёки, алые ручьи побежали в разные стороны. Они множились, ширились и росли, пока во всём мире не остался только один цвет — красный. Всюду лишь кровь, кровь, кровь…

— Чёрт, чёрт… — хрипло выругалась Эльза, продирая глаза.

Рядом зашевелился Отто.

— Что это было, майне либлих?.. Землетрясение? Ураган?..

Когда Лама вернулся к своему дубу, арийцы сидели на толстом изогнутом корне возле маленькой двери. Видно, высунулись наружу, разбуженные сотрясением и шумом, а обратно уйти так и не смогли — залюбовались. Между ними оранжевым огоньком светилась бутыль с гусеницей.

Необъяснимо поредевший туман распахнул над головами небо. Вместо пастельно-муарового шёлка бледной ночи пещёрских болот здесь зиял чёрный бархат, расшитый бриллиантами. Только луна плыла такая же полная и круглая. Больше ничего знакомого в здешних небесах найти не удавалось.

Зато дубы стояли высеченные из мерцающего антрацита, траву покрыло серебро, яма с водой стала гигантским зеркалом, отражавшим дивную красоту мира. А остатки тумана, как мутное молоко, уходили в невидимые стоки. И чем прозрачнее становилась дымка, тем явственнее звучали голоса ночной жизни леса. Как будто с него убирали исполинское ватное покрывало.

— А вы говорили, коллега, жизнь замирает… улыбнулся Отто, обвёл рукой ставшую сказочной поляну… и вдруг заорал от боли: — Чёрт! Ах ты, тварь!..

Что-то крылатое и стремительное спикировало на бутыль с гусеницей, схватило её и исчезло, полоснув Отто по кисти правой руки.

— Внутрь! Живо! — рявкнул Лама, и в руке у него сам собой возник финский нож, выхваченный из ножен. — Живо, говорю!.. — Заперев дверь, он несколько раз проверил засов, положил нож на ларь и хмуро глянул на Отто. — Ну что? Жить будем?

Он не улыбался.

— На войне бывало и пострашней, — гордо расправил плечи Отто.

Эльза же пристально смотрела на Ламу, и, когда она заговорила, голос у неё был вполне похоронный.

— Туман — он ведь что-то типа масла на девятый вал, а? Этакая сурдинка, чтобы вся эта музыка, — она кивнула на дверь, за которой бушевала жуткая симфония жизни и смерти, — звучала потише?

— Совершенно правильно, коллега, — подтвердил Лама. — Только это ещё не музыка. Так, настройка инструментов перед концертом…

Он вытащил из угла крепкую палку и стал прилаживать к ней нож, сооружая нечто вроде копья. Судя по выражению лица, это копьё очень скоро должно было им, ох, пригодиться…

До сезона дождей было ещё далеко. Солнце раскалённым шаром висело в прозрачном и чистом небе. Лишь далеко на горизонте, за вершинами баобабов, над священной вершиной Катомби стоял дымный столб. Могучий дух огня, обитавший в вулкане, требовал пищи.

— Не гневайся, Ограждающий Зло, завтра угощу тебя антилопой куду, большой вкусной антилопой куду, вот с такими копытами и вот с такими рогами. Я сказал! — Отец отца Мгави и Мгиви сел на боевой плащ, разостланный в тени, и строго посмотрел на внуков. — Что остановились, дети гиены? Или вы хотите голодать?

— Отец нашего отца, прости, — разом спохватились близнецы, и палки в их руках снова стали грозными бангванами, [92] Бангван — копьё с широким кинжальным наконечником. владеть которыми обязан каждый мужчина племени атси. Потому что иначе он не мужчина. И подавно не атси. Мальчишки с криком били ногами, гибко уворачивались, взвивались в прыжках и припадали к земле, наносили обманные удары и метили локтями в лицо. Нет лучше запаха, чем запах трупа врага. Даже изысканное благовоние, лист мяты, не пахнет так сладко.

Чёрная собачка Або, оставшаяся от съеденного миссионера, что-то вынюхивала у подножия холма, поросшего густым кустарником. Вокруг расстилалось бескрайнее море буша, в нём стояли, как маяки, величественные баобабы, островками росли акации с плоскими вершинами и деревья мачабель, чьи блестящие листья казались натёртыми жиром. На краю зрения, у русла пересохшей в это время года реки, бродили жирафы. Эти не подпустят для броска копьём, а лук с отравленными стрелами лежал на плаще у деда, и дед его навряд ли отдаст.

— Хватит, — наконец взмахнул рукой отец отца близнецов, отхлебнул из высушенной тыквы кислого молока и легко поднялся. — Вы вправду кое-что запомнили из моих прежних уроков, и сейчас я вам покажу нечто новенькое. Вот это, — он взял в руки тяжёлый ассегай и со свистом распорол душный воздух, — называется удар льва. Им вы должны рассечь врага так, чтобы распалась пополам его печень. Потому что лев подходит и берёт то, что ему нравится. А вот это, — он снова крутанул ассегай, — удар львицы. Ей недосуг бить дважды или промахиваться, и враг видит собственные внутренности, зловонным водопадом падающие к ногам. А чтобы вы понимали, сколь многого вам ещё надо достигнуть, я вам покажу танец смерти. Его иначе называют пляской четырёх зверей — льва, леопарда, слона и носорога…

И мальчишки действительно увидели перед собой всех четырёх. Смертельно опасные звери то сменяли друг друга, то, как ни поразительно это звучит, представали все сразу. При этом ассегай в руках деда стремительно жалил во все стороны, разя невидимых врагов. Атси — великие воины, но даже среди них с дедом сравнились бы немногие. Сухое жилистое тело, прикрытое лишь мучей [93] Муча — набедренная повязка. было, словно берег у водопоя следами зверей, испещрено шрамами, зарубками, татуировками. Дед носил все свои титулы на себе: Сильный Колдун, Великий Воин, Главный Палач Вождя. А также — муж восемнадцати жен и шестнадцати наложниц. Следовую тропу его жизни пересекали рубцы от вражеских копий и львиных зубов. Между прочим, эти самые зубы, как указывал завиток татуировки, достались в качестве подарка тринадцатой, самой любимой жене. Тогда она была беременна, и могущественный подарок помог ей благополучно родить отца нынешних близнецов.