Михаил Успенский - Остальное - судьба

Оказывается, как раз для подобных случаев. Словно чувствовала природа, что непременно придёт время — и устроит долбаный её разумный сыночек Зону, а в Зоне будут попадаться вот такие артефакты. У «обратки» есть и официальное название, но оно столь заковыристое, что слово «континуум» в нём ещё самое простое и понятное.

«Обратку» им подарил на дорогу Мыло. От сердца оторвал, потому что артефакт был редкий и очень дорогой. Сталкеру он мог попасться раз в жизни, а чаще всего вообще не попадался. Кроме того, неизвестно было, как поведёт он себя вне Зоны. Может, вообще никак не поведёт. Мыло ещё предупредил, что «обратка» слабенькая, временной лаг у неё небольшой, и сработает она скорее всего однократно. А если повезёт — пару раз…

…— Чёрный «хаммер». прижаться к обочине и остановиться! — раздался голос из динамика. — Чёрный «хаммер»…

Майор резко затормозил, крикнул:

— Выходите с поднятыми руками!

Распахнул дверцу и пропал в снегу.

Печкин и Черентай вышли из машины, подняли руки — у воришки они были украшены наручниками и обрывками цепи.

Из подкатившего «вольво» вышли двое и направились к «хаммеру».

Ребята были молодые и даже симпатичные, но стволы их автоматов направлены были прямо в грудь Печкину — Черентая и эти не считали за человека.

Майор стрелял из пистолета с глушителем. Никто из патрульных даже слова сказать не успел…

— Настоящие, — сказал Майор, осмотрев патрульную машину. — Я думал, опять бандюки переодетые…

И вдруг заплакал.

— Зона ваша, — сказал он. — Сучья ваша Зона. Сначала стреляешь. Потом думаешь.

Майор обхватил голову руками и заревел как зверь.

— Сева. — Печкин осторожно потрогал его за рукав. — Сева, давай я ещё попробую… Белый очень огорчится, что мы за собой горы трупов оставили из-за него…

Майор уставился на него непонимающе…

…— Чёрный «хаммер», прижаться к обочине и остановиться, — раздался голос из динамика. — Чёрный «хаммер»…

Майор резко затормозил, крикнул:

— Выходите с поднятыми руками!

Распахнул дверцу и пропал в снегу.

Печкин и Черентай вышли из машины, подняли руки — у воришки они были украшены наручниками и обрывками цепи.

Из подкатившего «вольво» вышли двое и направились к «хаммеру».

Ребята были молодые и даже симпатичные, но стволы их автоматов направлены были прямо в грудь Печкину — Черентая и эти не считали за человека.

— Вы откудова, черти, выскочили? — сказал патрульный в чине сержанта. — Все дороги перекрыты…

— Ни хрена не все, — сказал Печкин. — Вас первых встречаем…

— Свои мы, — сказал Майор и появился из снега, отряхиваясь.

— Тут никаким своим не положено, — сказал сержант.

Майор протянул удостоверение, Печкин тоже.

— Сержант Архипкин, — сказал патрульный. — Товарищ полковник, вам разве не довели, что трасса перекрыта?

— Никак нет, — сказал Майор. — Мы трое суток. Этого гаврика. Пасли. В засаде.

Сержант посмотрел на Черентая, всё ещё стоявшего с поднятыми руками, с уважением и вдруг заметил браслеты наручников.

— А что же он у вас… — сказал сержант и мотнул в сторону воришки автоматным стволом. — Цепи рвёт?

— Особо опасный, — гордо сказал Печкин. — Не смотри, что он такой хлипкий. Только мы эти фокусы знаем. Видишь какой теперь стал смирный? Учись, сержант. А вы кого ловите?

— Никого не ловим, — сказал Архипкин. — Самому обеспечиваем безопасность.

— Кому — самому? — сказал Печкин.

— Сергей Сергеичу, — сказал сержант.

— Опаньки, — сказал журналист. — Что-то не слышал я сообщений о высочайшем визите в эти края…

— Так он же в санаторий поехал, — сказал сержант. — В «Глубокий сон». Совершенно секретно поехал — видите, даже вы не в курсе…

— У нас служба другая, — сказал Печкин. — Нам и не положено знать. А что, у Сергей Сергеича так душа заболела о народе, что полечиться в дурке решил?

Сержант хихикнул, смутился, потом опомнился и сделал вид, что это он кашлял.

— Так он к Домнушке поехал за консультацией, — сказал наконец Архипкин. — Нельзя же официально объявить…

— Какая. Домнушка, — сказал Майор.

— Бабушка там лежит. Домнушка. Русская Ванга, — сказал сержант. — Неужели не слышали?

— Да я и в болгарскую-то Вангу не верю, — сказал Печкин. — Надо же.

— Вся Россия к ней ездит, — гордо сказал сержант, словно была эта бабушка его собственной.

— Знакомое дело, — сказал Печкин. — Вот в середине позапрошлого века жил в Москве юродивый — Иван Яковлевич Корейша. И ездили к нему за советом и крестьяне, и мещане, и купцы, и офицеры, и даже великие княжны. А вот про государя императора, врать не стану, не слышал…

— И чего он им предвещал? — сказал любознательный сержант.

— А он всем одно и то же твердил, — сказал Печкин. — «Без працы не бенды колоцацы», что в переводе с польского означает «Без труда не будет калачей». И каждый клиент эти слова толковал по-своему…

— За деньги?

— А то.

— Всегда на Руси дураков хватало, — вздохнул сержант, и неизвестно, до каких бы высот вольномыслия досягнул, но тут в салоне «вольво» заматерилась рация — в гроб, в печёнку и в двенадцать первоапостолов.

Сержант поспешно ринулся туда, выслушал указания — согнувшись, но всё равно как бы по стойке «смирно».

— Едут назад, — сказал он облегчённо. — А с «вертушки» вас, похоже, не засекли. Тогда, может, и не выскребут нас… Только вы машину подайте ещё в сторону, а мы вас закроем, как будто так и надо…

Пассажиры «хаммера» так и сделали, потом залезли в салон и стали ждать. Патрульные стояли у разных концов своего экипажа навытяжку, отдавая честь.

Минут через пять поехал совершенно секретный кортеж.

Сперва группа мотоциклистов.

Потом бесконечная вереница чёрных автомобилей. Водители их при этом выполняли фигуры высшего шоферяжа — три чёрных же «членовоза» то и дело менялись местами, чтобы враг не угадал, в каком из них заключается Главное Тело.

Далее следовали две кареты «скорой помощи».

Две пожарные машины и бензовоз между ними.

Американский школьный автобус с детьми — видны были белые рубашки и приплюснутые к окнам рожицы.

Автоцистерна с надписью «Молоко».

Автоцистерна с надписью «Живая рыба».

Фура с надписью «Живые цветы».

Автобус-«мерседес» с надписью «Русские русалки», причём из люка, несмотря на зиму, высовывалась по пояс пригожая девица в серебристой чешуе и приветственно махала голой ручкой.

Пять армейских кунгов с надписью «Перевозка людей запрещена».

Автокран и два грузовика с песком.

Грузовик с прицепленной к нему полевой кухней.

Потом пошли машины с региональным начальством, их охраной и обслугой, и не было конца этой гордой мелочи…

Так, во всяком случае, рассказывал потом Печкин в баре «Хардчо». А последним, утверждал он, катил катафалк ритуальных услуг, украшенный венками от безутешных.