Михаил Успенский - Остальное - судьба

Майский чуть не подпрыгнул, но сумел сдержаться.

— Ложная тревога, — сказал Матадор. — Слух насчёт химеры пустили мы сами. Химеры так близко к людям не селятся, не любят они этого…

— А у Белого, говорят, ручная химера есть, — сказал Киндер.

— Брехня, — сказал Мыло. — Скажи ещё, шо он её ще кутёночком взяв и выгодував…

— Я уже ничему не удивляюсь. Ей-богу, вот выручим мы Белого, так я с него с живого не слезу — пусть перестанет темнить.

— А всё-таки мы трое — его крестники, — сказал Киндер. — И мне по барабану, как он меня из подвала вытащил. Главное, что вытащил. Так что не старайся, Матадорушка, всё равно он тебе ничего не скажет. А если скажет, так враз свою силу потеряет…

— Киндер, Киндер, — укоризненно сказал Матадор. — Дитё ты и есть дитё. У тебя за спиной всё-таки высшее образование, хоть и физкультурное…

— Билому сама Зона ворожить, — сказал Мыло.

— А почему тебя Матадором зовут? — спросил Майский — он всё-таки не забывал, что ему заказан сценарий, и спешил нахвататься деталей сталкерского быта.

Мыло в очередной раз противно захихикал. Седого сталкера это не смутило.

— Потому что я обожаю корриду, — сказал он. — Денег я не коплю, в могилу их не заберёшь, зато каждый год езжу в Испанию, оставляя Мыло без присмотра. И в День святого Фермина, седьмого июля, принимаю участие в беге с быками.

— В белых штанах? — уточнил Майский.

— И в белой рубашке, — сказал Матадор. — И в красном берете. И в красном пионерском галстуке. И так мне хорошо…

— Неужели в Зоне риска не хватает? — сказал журналист. — Я так в Испании вёл чисто растительную жизнь с устрицами и тинто бланко.

— Там, парень, риск человеческий, естественный. Там и адреналин настоящий. А здесь всё такое… нелюдское…

Тут вмешались Мыло с Киндером и стали пенять Матадору, что он деньги на ветер пускает ради своей блажи, а вот побегал бы он наперегонки с кровососами, как все добрые люди, или хотя бы с припятскими кабанами, которые могут выпустить кишки не хуже мелких испанских бычков.

Мыло же на вопрос, почему он Мыло, ответил кратко:

— Гыгыена…

…Майский глядел в бинокль, медленно поворачиваясь по кругу, и думал, что его фильм так и начнётся — с бега быков в Памплоне, благо студия им. Довженко теперь богатая…

— Внимание! — воскликнул он. — Со стороны Периметра к нам едут гости…

Теодор Аблязизович Пак было имя ненастоящее. Вроде как Рустам Святославович Кац, если кто понимает. А как по-настоящему Большого звали, никто не знает или не помнит. Начинал он простым вольным сталкером и кликуху «Большой» получил не по причине богатырского телосложения, а потому что в запале крикнул своему старшему после очередной затрещины: «Я уже большой!» Так и повелось, так и прошёл он славный боевой путь от отмычки до гранд-мастера. Жил как все, в рейды ходил как все, денежки спускал в барах как все…

Только проснулся он однажды в своей комнатёнке задрипанной, потянулся и объявил: «Больше так жить нельзя!» Потом этот слоган во всех барах вывешивали…

Ну, не он первый так думал и не первый провозглашал по тяжёлой утрянке, только встал Большой, посмотрел на остатние финансы, тяжелёхонько вздохнул, собрал все вещи и пошёл прочь из Зоны, даже не поправив здоровья.

И целый год не давал о себе знать.

Потом в Предзонье стали появляться какие-то новые люди. И были эти люди страховыми агентами.

До этого в Зону кто только не совался — и с российской, и с украинской стороны — в надежде срубить лёгкую деньгу или же просто скрыться и переждать до лучших времён. И такие чудаки находились. Проще бы им было в жерле действующего вулкана отсиживаться.

Были среди них и отставники, и бандиты, и безработные, и погоревшая на экзаменах абитура, и, конечно, шпионы всех мастей и разведок, а вот страховых агентов не бывало. Во всяком случае, в профессиональном качестве, а биографий здесь не спрашивали.

Обыкновенно такой агент подходил к вольному сталкеру и заводил с ним разговор о том о сём, о семье, о здоровье; можно было за такую настырность и в пятачину заработать, но страховщики только утирались и свою линию гнули: ну вот станешь ты калекой, инвалидом, а у тебя ведь родители есть, а то и детки, ты же не волк-одиночка, как Байконур с Идолом, ты о перспективах думать должен…

Некоторые начали задумываться. Потому что разве это жизнь: похмелье, рейд, парочка артефактов, барная стойка, драка, похмелье, рейд, внезапная «утренняя звезда», найденная по редкой удаче, эйфория — а потом или кровосос из кустов, или незамеченная «жарка», или бандитская пуля и кирдык. Кирдыка никому не хотелось.

А вот если уважаемый вольный сталкер Вирус согласен не дотла пропиваться, а какую-то сумму вносить в качестве страхового взноса в «Сталкербанк»… а в случае увечья… а в случае гибели… а если ни увечья, ни гибели, так запросто можно открыть когда-нибудь Своё Дело…

Что это за диво такое — «Сталкербанк»? Что общего может быть между сталкером и банком? С банками даже последние жмоты и скопидомы (а таких в Зоне тоже хватало) старались не связываться: сегодня он банк, а завтра его с собаками ищут…

Осторожный народ был в Зоне. Недоверчивый и подозрительный — такова жизнь. Жмоты и скопидомы, однако, потихоньку стали выспрашивать: что за банк, кто его учредил, откуда взялся…

Так ведь это сам Т. А. Пак! — радостно говорили агенты. — Вы же его знаете! Вы же сами его Большим нарекли, так вот — истинно большой человек вышел из ваших забубённых рядов!

Вскоре Большой и собственной персоной нарисовался. Верхом на «бентли». И даже в костюме-тройке, и сидел этот костюмчик на Большом так, словно сами синьоры Дольче энд Габбана его подгоняли на заказчике, ласково оглаживая по интимным частям. И нос у Большого теперь не сломанный кулачищем покойного Трактора, а благородный такой носик римско-греческого типа.

Собрать вольных сталкеров трудно, их и убедить-то собраться невозможно.

Но была у Большого хорошая такая убеждалка. Или убедиловка. В твёрдой валюте.

В Предзонье, за гостиницей «Тарасова хатка», воздвиг знатный гость целый павильон для собрания, вроде Летнего театра в Юрмале. Да ведь летом и было дело. В конце форума обещана была жрачка и выпивка от пуза а-ля фуршет. А многим и просто поглядеть хотелось на перерожденца, сменявшего сталкерскую волю на буржуазную роскошь.

И вот вышел Большой к трибунке (а трибунка-то старая, с гербом СССР, в каком-то сельском клубе нашли), и воскликнул Большой:

— Мужики!

— Мужики все на покосе, — отозвался кто-то из зрителей, говорили, что Грибок.

Большой смутился и поправился:

— Товарищи!

— Товарищи все в Пхеньяне! — не унимался Грибок.