Владимир Торчилин - Институт

- И схожу, и спрошу, и разберусь, и к вам обратно за подписью приду, - уже несколько спокойнее сказал Игорь, забирая протянутую ему папочку и покидая кабинет под саркастическое директорское:

- Ну-ну…

III

В свою лабораторию Игорь шел как оплеванный. К тому же в дважды повторенных словах Директора о его, Игоря, прошлых неприятностях – а Директор ничего просто так не говорил, тем более, дважды – ему явственно была слышна угроза, что ему совсем не нравилось. Тем более, что вспомнить действительно было что. Не было сомнений в том, что Директор адресовался к имевшему года за три до того разбирательству на парткоме всего НТЦ игорева дела, возникшего на основе адресованной парткому анонимке. Тогда, неизвестный борец за чистоту советских научных рядов бдительно предупреждал (а, может, и предупреждала – кто станет разобраться в половой принадлежности анонимщика?) партком (и, разумеется, компетентные органы, поскольку анонимка заботливо информировала о направлении копии письма и в КГБ), что Игорь устроил из своей лаборатории перевалочный пункт по отправке советских ученых еврейской национальности за границу – то есть в Израиль и даже, что еще страшнее, прямо в США. В качестве доказательства такого обвинения анонимка сообщала, что за последние два года из лаборатории Игоря эмигрировало трое молодых специалистов, никто из которых более года в Институте не задержался. Объяснение такому массовому явлению может быть только одно – скрытый агент сионизма, то есть Игорь, пользуясь недостаточной бдительностью и даже, можно сказать, мягкотелостью институтских властей, берет к себе на работу тех, кто планирует предательский отъезд и чья гнусная антисоветская суть уже стала ясна коллективам их предыдущих учреждений. Там их, в соответствии с требованиями компетентных инстанций, не желали терпеть и лишнего дня, а Игорь дает им возможность пересидеть на государственной зарплате оставшиеся до окончательного предательства месяцы, что не может до глубины души не возмущать честных советских людей. В заключение требовалось принятие решительных мер, из которых, судя по рекомендациям автора, увольнение было безусловно самой мягкой…

Справедливости ради, следовало признать, что все перечисленные неизвестным недоброжелателем отъезды действительно имели место. Но вот того, что Игорь соорудил из своей лаборатории такой как бы пересадочный пункт для отъезжающих сознательно и целенаправленно, сказать было никак нельзя. До такой степени солидарности с одними и оппозиции другим он как-то никогда не доходил. Скорее, сложившаяся ситуация была результатом причудливого смешения его интеллигентского конформизма, общей душевной доброты и на удивление прочно въевшегося в его инородческую кровь исконно русского “авось пронесет”. Иными словами, он, конечно, понимал, что кое-кто из обращавшихся с просьбой о работе долго задерживаться у него, да и вообще в Союзе, не предполагает – особенно ясно это было в отношении тех, кто приходил из мест вполне престижных, типа того же Университета, но сказать, что у него лаборатория не проходной двор, да и по шапке ему самому при слишком частом повторении таких ситуаций, в общем-то, тоже может перепасть, язык у него не поворачивался. К тому же, ситуация с отъезжающими ему была через друзей и родню – ехали тогда пачками - хорошо знакома, и он знал, что людей, как правило, заставляли увольняться со своих мест, как только становилось известно о том, что они подали на выезд - соответствующие инстанции торопились с такой информацией, как могли, то есть, задолго до того, как в каких-то неведомых высотах выносится решение отпустить - не отпустить. Ну, и каково тем крутиться без работы, а, значит, и без зарплаты? Даже вагонов разгружать и то на всех не хватит, или там улиц подметать. При всем при том и отказов хватало, а тогда история затягивалась на неопределенное время, и деньги становились еще нужнее. И как на таком фоне было не брать, когда возможность имелась, он себе представлял не очень, хотя знал, что многие другие даже в их, вроде бы, довольно беззубом, по большому счету, Институте отказывают и никакими угрызениями не терзаются. Нельзя было, конечно, полностью исключить и голос крови, подсознательно требующий помочь своим, но кто его там разберет подсознание это… Ну и, естественно, на чем-то неосязаемом или даже вовсе ни на чем основанная надежда, что как-нибудь все обойдется – в конце концов ведь работают же люди в течение какого-то времени и даже хорошие статьи публикуют к вящей, так сказать, славе институской - тоже играла не последнюю роль, хотя он и понимал, что насовать ему лыка в строку, если вдруг кому-то понадобится, можно будет по самое не хочу. Вот кому-то и понадобилось.

А парткому тогда, разумеется, надо было как-то реагировать. То есть, что значит – “как-то”? Надо было собраться, вызвать и строго осудить, чтобы другим было неповадно. Именно этим немедленно и занялись. К счастью – если вообще в таком контексте можно говорить о каком-то счастье – вся ситуация не стала для Игоря абсолютной неожиданностью. В Институте к нему относились неплохо, и один из парткомовцев конфиденциально сообщил ему о грядущем разбирательстве и даже сообщил по памяти примерное содержание зловредного письма. Так что Игорь, хотя и сильно нервничал, гадая, чем, собственно, все это разбирательство может закончиться, но мог хоть немного продумать свои защитительные аргументы. К тому же, помимо воли, его сильно интересовало, по какому сценарию будет развиваться обсуждение его проступков и какими словами будут пользоваться парткомовские деятели, требуя его к ответу. Впрочем, долго ждать не пришлось. И недели не прошло после полученного шепотом в коридоре предупреждения, как неизвестный ему до того голос девицы, выполнявший при парткому функции “подай-принеси-собери взносы”, сообщил ему по телефону, что парткомовский ареопаг желает видеть его на своем заседании в следующую среду. Его вопрос стоит в повестке дня первым и ему надо приготовиться ответить на вопросы о постановке политико-воспитательной работы (начались эвфемизмы) в его лаборатории. Уважительной причиной для неявки на партсобрание может быть только смерть.

В ту самую среду заседание, ради которого вежливый Игорь даже нацепил редко носимый галстук, развивалось, по-видимому, вполне по протоколу. Внушительно выглядевшая дама из научно-организационного отдела, которая была на тот отчетный период секретарем парткома и лично вела заседание, церемонно представила Игоря, приглашенного в комнату, где собрался ареопаг, минут через десять, после того как собрались сами парткомоцы, присутствовавшим, хотя все они его и так знали, уж во всяком случае, хотя бы в лицо - неудивительно после стольких лет в Институте. Игорь выдал общий, несколько скованный поклон. Партийная начальница с положенной случаю высокопарностью начала: