Сергей Зайцев - Рось квадратная, изначальная

– Эх паря, паря, – с какой-то странной грустью сказал Безумный Проповедник непонятно кому и вдруг с размаха шлёпнул по одному из каменных лбов ладонью. В то же мгновение олдь полыхнул, как небесное зерцало, – прямо изнутри камня во все стороны ударил яркий свет и окутал его сияющим коконом, полностью повторившим прежние очертания! Казалось, олдь вдруг раздался ввысь и вширь, умножившись вдвое, но теперь словно состоял из одного света.

А в ответ ему так же ярко и весело засиял олдь по ту сторону Бездонья.

Минута даже замерла от восторга. Такое она видела впервые. Дивно-то как сиял олдь! А темнота вокруг него, напротив, казалось, сгустилась ещё более, так что даже смутные силуэты яблонь пропали из её глаз.

– Ух ты, оторви и выбрось! – восхищённо вырвалось у слава. – А теперь что?

– Буян, Ухмыл, слева заходьте! – хлестнул вдруг из темноты, совсем рядом, яростный крик ватамана Рыжих, разом заглушив все прочие звуки. – Жила, Скалец, отрезайте справа! Прижимайте их к Бездонью, никуда им уже не деться!

Но звучно возвысившийся бас Проповедника – как давеча на проповеди в трактире – легко перекрыл вопли бандюков.

– А теперь – за мной, отроки мои! – скомандовал он и тяжко, словно к ногам у него были привязаны пудовые гири, шагнул в окружавший олдя световой круг.

Шагнул – и исчез.

Ошибся Хитрун.

Редко он ошибался, недаром же ватаманом был, но на этот раз – ошибся.

На глазах изумлённых бандюков ярко засиял в ночи веховой олдь, что торчал на краю Бездонья, – в сиянии этого света вдруг бесплотными тенями проступили четыре фигуры преследуемых… да тут же и исчезли, словно их и не было.

Спустя минуту сбившаяся в кучу ватага растерянно перетаптывалась у диковинного олдя, сияющего, словно зеркало. Бандюки не понимали, что же произошло, но старались не касаться странного света, искрящегося весёлыми бликами на их саблях. От удивления они даже забыли о многочисленных шишках и ссадинах, заработанных в суматошной погоне по густорастущему саду.

– Это как? Это ж что? Куда ж это они? – растерянно забормотал Жила, опустив аркан, который до этого лихо и, как оказалось, бесполезно крутил над головой.

– Пся крев! – рявкнул Буян и секанул саблей молоденькую яблоньку, некстати для себя оказавшуюся рядом, перерубив её начисто.

– Да вон они! – завопил вдруг Скалец, тыча перед собой рукой. – Вон же, на той стороне, разогни коромысло!

Бандюки пригляделись – и впрямь. Знакомая четвёрка, оказавшаяся чудесным образом по другую сторону Бездонья, дёрнула прочь от такого же светящегося олдя на той стороне и сгинула в ночи. И, как всегда бывает на самом интересном месте, как раз в этот момент оба олдя вдруг погасли, погрузив всё в кромешную тьму.

– Кровь из носу! – с нескрываемой досадой выругался ватаман, вкидывая свою громадную саблю обратно в ножны. – Ушли, елсовы дети!

Ватага приуныла – как же, их жертвы, которые вот-вот должны были попасть им в лапы на законную расправу, ухитрились в очередной раз ускользнуть…

– Что ж ты, Жила, братан, своим арканом их не прихватил, а? – зло сказал Ухмыл. – Дождался, усы узлом, пока не сгинули!

– Помахаешь тут, среди яблонь, как же, – не менее зло огрызнулся Жила. – Ежели такой вумный, так сам аркан и бери! А я погляжу, как управишься!

– А ну цыц, – оборвал перепалку Хитрун. – Цыц, кому говорю, кровь из носу!

И кто бы мог подумать, что положение поправит не кто иной, как этот смазливый сморчок, недавно принятый в ватагу вместо многострадального Пивеня, предательски захваченного и сданного властям братом самого ватамана – махинистом Ухарем. Пока ватаман гневно сопел в усы, а ватага, не в силах сдержать распалённых всей этой историей чувств, тихо переругивалась и почёсывала свежие шишки в ожидании его решения, Скалец робко, бочком придвинулся к ватаману и тихонько дёрнул за рукав.

– Слышь, ватаман, а этот дед, кажись, с лицом олдя что-то делал…

– Да ну? – презрительно буркнул Хитрун, а бандюки враз примолкли, навострив уши.

– Век воли не видать, разогни коромысло, истинную правду глаголю!

Ватаман поморщился – что-то этот красавчик раньше времени бандюковской феней баловаться начал, хотя ещё не заслужил такого права. По сусалам ему, что ли, съездить, чтоб место своё знал? Словно учуяв его настроение, Скалец боязливо отступил на шаг. Ватаман усмехнулся. Далеко пойдёт засранец, есть у него чутьё – правильное, бандюковское…

– С лицом, базаришь… – Хитрун задумался, пристально разглядывая двуликого истукана. И властно распорядился: – Ну, раз ты такой глазастый, так и сделай так же!

Скалец почесал в затылке, понял, что деваться некуда, шагнул к олдю и, ухватив его за один из носов, выдававшихся из плоских лиц круглыми загогулинами, попытался выкрутить набок. Нос не поддался, даже самую малость не шевельнулся. Истукана явно устраивало нынешнее положение его причиндалов, в каком их прилепили ещё Неведомые Предки на заре сотворения Универсума.

– А, чтоб тебя, разогни коромысло, – злобно зашипел Скалец, не испытывая особого желания получать от Хитруна подзатыльник, на которые ватаман был горазд – в этом слав успел уже убедиться на своём личном опыте даже за столь недолгое знакомство с ватагой. А ещё ватаман, кроме всего прочего, любил сворачивать виновным носы – недаром сии предметы у всей ватаги давно и надёжно смотрели вкривь и вкось, так что родовой матюгальник Хитруна давно уже вжился в плоть и кровь каждого. Лишь Красавчик пока мог ещё щеголять целой физией, но только потому, что окончательно в ватагу ещё принят не был (чему, честно говоря, особенно и не печалился, так как внешностью своей дорожил и совсем не собирался отказываться от своей популярности у девиц). – Я же видел, как тот дедок тебе что-то крутил.

Он вцепился в соседний нос, пытаясь проделать с ним такое же изуверство, что и с первым, и, не отрываясь от дела, украдкой скосил глаз. Вся ватага в полном составе стояла рядом и мрачно наблюдала за его безуспешными действиями, почему-то, против обычая, не прикалываясь ни словом, ни жестом. Что-то в этом зловещем молчании показалось Скальцу особенно пугающим.

Особенно – в безмолвности Хитруна.

Потому что усы ватамана начинали прямо на глазах слава раздуваться от подступавшей злости. Красавчик заторопился пуще прежнего, изображая лихорадочную деятельность, и, оставив нос олдя в покое, принялся дёргать каменные уши. Но и это ничего не дало.

В отчаянии, чувствуя, как тело с головы до ног покрывает холодная испарина, он заехал двуликому истукану кулаком в ближайший лоб.