Сергей Зайцев - Рось квадратная, изначальная

Вот тут-то Благуша и проснулся окончательно, признав в узкоглазой широкоскулой харе стражника-раздрайника Обормота. Манга по происхождению и, следовательно, жителя Простор-домена, в котором Благуше в этот день ну никак не следовало находиться…

Не веря своим глазам, Благуша стоял на Краю, глядя на ту сторону широко раскинувшейся пропасти. А там, под ясным утренним светом Небесного Зерцала простирался снежный домен, сменивший его родной, лесной. От белизны снега ломило в глазах, а в лицо через затянутую густым туманом пасть Бездонья бросало ледяные порывы ветра. И куда теперь унесло его родной домен, только Смотрящему было известно, Великому и Двуликому Олдю.

Проморгал Благуша свою полночь, хоть и не по своей вине. Впрочем, сам он тоже был хорош, раз позволил себя так объегорить. «Эх, Выжига, Выжига, – горько думал Благуша, – что ж ты наделал? Усыпил и бросил меня здесь, в чужом домене, а сам, верно, остался в родном, к Милке поближе. На такую низость пошёл, друган, чего-чего, а такого я от тебя не ожидал, никак не ожидал…»

Думалось тяжело. После сонного зелья завсегда так думается, особливо после браги, разбавленной этим зельем. Из двух возможных вариантов: сидеть возле Моста и ждать появления своего домена или отмахать целых сто переходов до столичного храмовника, чтобы точно узнать, где он сейчас находится, и вернуться уже целенаправленно, отмахав ещё столько же, – Благуше подходил только второй. Ведь ежели просто сидеть и ждать, то, конечно, может и повезти: вдруг родной домен вернётся уже на следующий день? Но можно просидеть и декаду, монаду и даже больше, а дома родного так и не увидать. В общем, в путь, и как можно быстрее. Бабки в количестве девяти полных матрёшек, удачно заработанные на вчерашнем кону торговлей строевым лесом, у него имелись (спасибо засранцу Выжиге, хоть бабки оставил), и шансы успеть за три дня до храмовника и обратно тоже были неплохие. Эх, бабки, бабки… Сердце кровью обливается, когда подумаешь, что так бездарно, не в барыш, а в гольный убыток тратить приходится, да что поделаешь. Бабки – дело наживное, а Милка… Милку он отдать Выжиге не мог. Лучше уж сразу в Бездонье с головой, ежели, конечно, пустит его в себя Бездонье, или на рельсы, под колёса Махины, ежели, конечно же, та не остановится, как завсегда делает перед людьми, чтобы, не дай Олдь, не задавить…

Благуша со стоном тряхнул головой, в который раз стараясь прогнать муть – в голове после сонника по-прежнему изрядно шумело, – и бегло осмотрелся, ни на чём не задерживая внимания. Суета кона была привычна чуть ли не сызмальства, чего он тут не видел. Толчея – она в любом домене толчея. Мостовые стражники распорядительно покрикивали на снующие туда и обратно по Раздраю гружёные телеги, не забывая собирать пошлину, деловито и напористо лаялись торгаши, заключая друг с другом сделки, – в распоряжении у них был всего день, за который надо было успеть сделать многое. Никогда ведь заранее не знаешь, когда какие домены встретятся завтра, чтобы обменяться товарами через Бездонье. И узкоглазые низкорослые нанки с Нега-домена, жёлтые и худющие, кожа да кости, вечно с ног до головы закутанные в замурзанные ведмежьи меха, до хрипоты собачились со столь же низкорослыми, но крепкими и куда более опрятными мангами домена Простор, совершая обмен и выгодную торговлю. В снежный домен уходили строевой лес, мёд, кедровые орехи, ещё вчера приобретённые в Роси, уходили с хорошей наценкой, а также целебные травы, зерно, фрукты и овощи с самого Простора, горюч-камень с горных доменов, да и прочая полезная мелочь в весьма немелких количествах. А обратно везли зимний мех различных зверей, которых отродясь не водилось в вечном лете-осени Простора, да ископаемый долголёд, расфасованный в деревянные бочонки, кадки, берестяные короба (последние – самые лучшие для получения свежего вкуса водицы), а то и просто грубо вырубленные глыбы, укрытые плотными шкурами, не пропускающими света.

Долголёд… Да, долголёд ему понадобится, в горле уже сейчас стоял знатный сушняк.

Из задумчивости его вывел бас Обормота, неслышно подобравшегося сзади:

– Ну как, парень, халваш-балваш, всё так и будешь в молчанку играть? Я сейчас хоть и не при исполнении, без алебарды, но всё-таки лицо ответственное, государственное, халваш-балваш, и ты мне, как чужой, всё как на духу должен выложить. Может, чем смогу помочь. Видно же, что против воли здесь, халваш-балваш, оказался, иначе б не валялся там, где я… гм, тебя нашёл.

– Как я здесь оказался? – Обернувшись, Благуша пожал плечами, ширина которых была вполне способна поспорить с шириной плеч манга. – Испытание мы решили с друганом устроить. К Невестину дню.

– Испытание к Невестину дню? Отказную? Здорово! – Манг восхитился вполне искренне, безотчётно потрогав левой рукой бирюзовую серьгу в правом ухе (правая рука была занята здоровенной алебардой, с которой раздрайник никогда не расставался) – знак семейного положения, о котором славу пока оставалось только мечтать. – Люблю такие штучки, халваш-балваш! Так что ж ты стоишь, сотню анчуток тебе в штанцы?! Тебе же давно пора быть в пути…

Обормот осёкся, задумчиво сдвинул мохнатые брови, прищурил и без того узкие манговские глаза, нахмурился ещё больше…

– То-то и оно, – горько усмехнулся Благуша, оценив мыслительные усилия Обормота, – что давно в пути. Обскакал меня друган. Усыпил да в овраг отволок. Вероятно, чтоб случайно кто раньше времени не разбудил. Да вот ты на меня и на… наткнулся. – Благуша невольно поморщился – от нового, на днях купленного расписного красного армяка ощутимо пованивало. Нехотя закончил: – Так что я тебя ещё и благодарить должен.

– Да ладно, чего там… – Ражий манг смущённо почесал затылок, запустив пятерню под край пузатого островерхого шлема. И вдруг с силой стукнул древком алебарды оземь. – Погоди. Но это же явное и вопиющее вероломство! Халваш-балваш! Так делать не полагается! Как лицо ответственное, государственное, спрашиваю: будешь на него, халваш-балваш, жалобу подавать?

Раскосые чёрные гляделки строго и выжидательно вперились в переносицу Благуши, отчего в ней вдруг нестерпимо засвербело. Благуша оглушительно чихнул, избавляясь от зуда, и пробормотал:

– Ни к чему, сам разберусь… Ладно, мне и в самом деле пора.

– Погоди, малый, что-то ты совсем плохо выглядишь. На-ка, халваш-балваш, хлебни. – И манг протянул ему небольшую пляжку, искусно выточенную из чёрного обсидиана, – наверняка работы чернокожих егров, мастеров-искусников из горных доменов.