Александр Зорич - Полный котелок патронов

После этих слов те полуосвещенные и совсем неосвещенные ниши-«аппаратные», на которые мы раньше лишь бросали косые взгляды, осветились ярким светом. Мы вновь увидели Шестопалова и кровососа, но кроме них в «рамках металлоискателей» соседних ниш теперь обнаружились новые постояльцы.

В одной высилась прозрачная цилиндрическая емкость, заполненная до середины неопознаваемой коллоидной субстанцией с неприятным фиолетовым оттенком. Возможно даже, это был ведьмин студень в каком-то специфическом фазовом состоянии.

В другой рамке сиял внушительный стоведерный аквариум, который патрулировала аккуратная рифовая акула, с полметра длиной.

А вот в третьей…

— Народ, я вижу бюрера, — тихо сказал Тополь. — Но он вроде как спит.

— Не могу понять, зачем этим сумасшедшим акула, — пробормотал Филиппов.

— С акулой-то как раз ясно, — не удержался от ответа я. — Абсолютная резистентность к раковым заболеваниям плюс чудовищный иммунитет.

— Я вот другого понять не могу насчет акулы, — встрял Тополь. — Почему всех усыпили, а акулу нет?

— И это совершенно очевидно для такого прилежного зрителя канала «Энимал плэнет», каким являюсь я. Да будет тебе известно, Костя, акула — это такое существо, которое находится в непрерывном движении. Если она остановится, то сразу утонет! Потому что у нее нет рыбьего пузыря. И она выдерживает глубину за счет подъемной гидродинамической силы, которая возникает, когда акула плывет. Поэтому у акулы вообще нет режима «сон» — в нашем, человеческом понимании.

Я заметил, что альбинос Тау смотрит на нас с учительским умилением. Мы и впрямь со стороны походили на группу старшеклассников, которых привели на экскурсию в океанариум. Только в руках у нас вместо попкорна было спиртное.

— Пока вы обсуждали эти малозначимые подробности, — сказал альбинос, улучив минутку, — в процессоре происходило величайшие таинство генетического синтеза и сверхскоростного роста организма. И теперь я рад представить вам свое детище!

В нижней части реактора наметилось какое-то сложное механическое движение.

Выпростались несколько коленчатых труб…

За ними потянулись телескопические штанги…

…И в клубах стравливаемого жидкого азота, а может, и обычного водяного пара, к бетонному полу спустился алюминиевый ложемент.

А в нем… как будто красотка в солярии, лежал… мужик!

Кожа его была почти сплошь розово-белой, как у самого его папашки-альбиноса. Лишь по щекам, на плечах и на груди кое-где можно было заметить веснушки. Но веснушки эти были не шоколадными, а… кремово-розовыми!

На шее, толстой, как у самого отчаянного качка, я заметил жаберные щели.

А лицом красавчик походил… на нашего ефрейтора Шестопалова! Такого, я бы сказал, тщательно отфотошопленного Шестопалова.

Чтоб они все сдохли, мичуринцы проклятые!

— Что за странные на нем трусы телесного цвета? — спросил Тополь. — Хотя мля… это не трусы!

Я присмотрелся. Врожденная стыдливость как-то отводила мой взгляд от генитальной зоны синтетического человека. Но после экспрессивного комментария Тополя я посмотрел.

И увидел… увидел я… что…

— Погодите! У него что же, нет гениталий?! — спросил я громко, обращаясь к альбиносу.

— Нет. А зачем?

Немая сцена, господа. Немая сцена!

Но затем меня все-таки прорвало:

— Теперь я понял, что вы имели в виду, когда говорили, что ваш сверхчеловек будет обладать качеством абсолютной моральности! Теперь я понял! Нет члена — нет и проблемы! Легко быть моральным, когда тебе ничего не хочется! Да вы, я смотрю, шутник! — Я не смог удержаться от хохота.

— Прекратите истерику. Не вижу в этом абсолютно ничего смешного, — холодно парировал Тау.

Хотя он и не подавал виду, но я почувствовал, что моя ремарка его здорово уязвила. Как видно, гениальный профессор уже привык рассматривать свое синтетическое дитя как объективно совершенное со всех абсолютно точек зрения.

— И как его… так сказать, зовут? — осведомился майор Филиппов, с крестьянским презрением оглядывающим завозное диво.

— Я назвал его Уберменш.

— Как-то… не очень патриотично… назвать свое детище по-немецки. Не находите? — это был я.

— А вы не находите, что задавать такой вопрос человеку с фамилией Тау как-то… не очень логично?

Я пожал плечами. Кашаса сделала свое дело — я потихоньку снова становился человеком широких взглядов.

Не помню, о чем именно мы препирались с Тау, когда с потолка в окружении водопадов мелких обломков упали вниз штурмовые тросы.

По ним скользнули к бетонному полу реакторной серые тени бойцов неведомого мне подразделения.

Они были экипированы в комбинезоны активной маскировки «Протей» и вооружены лучше, чем мог мечтать любой, даже самый богатый сталкерский клан.

Самой простенькой стрелковкой были у них, на минуточку, бесшумные автоматы «Вал-2». Ефрейторы же с сержантами могли похвастаться и укороченными гаусс-автоматами третьего поколения «Ковров», и импортной крупнокалиберной дурищей М.Е.Т.А., и даже бундесовским экспериментальным мясорезным комбайном «Asche».

Помимо означенной стрелковки я приметил неизвестный мне жирный дробовик (определенно какое-то хитрое нелетальное оружие) и два ранцевых огнемета.

К счастью, группа захвата воздержалась от немедленного применения и своих мясорезок, и почти неизбежных в подобных мизансценах светошумовых гранат.

И в общем-то их счастье. Потому что взведенный «Раумшлаг» я по-прежнему держал на коленях. Взрыв светошумовой шутихи меня, конечно, перепугал бы и заставил дернуться. После чего глубоковакуумный боеприпас, выпущенный из «Раумшлага», ушел бы точно по адресу в ближайший ко мне фас генного процессора. А это, в свою очередь, означало бы, что в зону нелинейного поражения попало процентов этак семьдесят бойцов группы захвата.

Спецназовцы в «Протеях» — кто припав на одно колено, а кто и заняв положение для стрельбы лежа с упора — взяли всех нас на мушку из расчета не менее четырех стволов на брата.

Я мгновенно и бесповоротно протрезвел.

— Оружие на пол! — скомандовал человек, который, если судить по тембру голоса и интонациям, а я такие вещи секу четко, был у них за старшего. — В первую очередь это касается Владимира Пушкарева! Немедленно поставьте свой «Раумшлаг» на предохранитель, Владимир Сергеевич!

«Владимир Сергеевич? Иманарот! Это ко мне обращаются! Но откуда им известно мое имя-отчество? И отчего этот одновременно и резкий, и флегматичный голос кажется мне таким знакомым?»

Размышляя так, я, однако, не спешил ставить «Раумшлаг» на предохранитель.

Что-то внутри меня подсказывало: этого делать не надо. Выполнить полученное требование означает оставить себя беззащитным в самом объективном смысле этого слова.