Алексей Свиридов - Возвращение с края ночи

— Это что, блин, за попрошайка?! — строгим голосом осведомился Воронков. — Мы что, не в курсе, когда время кормежки?

Джой сразу сел, стуча тем не менее по гладким камням хвостом, при том посматривая искоса, дескать: «А я чего? Я ничего…»

— Весь режим поломали, гуляем целый день! Вольница началась! Не сметь выпрашивать, пока сам паек не выдам! — грозно наставлял Воронков, соскабливая копоть с мяса.

А сам подумал между тем, что день и ночь поменялись местами, никакого режима теперь ни у собаки, ни у него. И что самое обидное, он, похоже, застрял на «тропе»…

Декорации менялись не так быстро, как он ожидал.

Вместо скорой прогулки напрямки, он, похоже, теперь вынужден блуждать наоборот — глухими окольными тропами.

И это было скверно.

Но как бы то ни было, а мокрым он дальше не двинется! Мало ли что там впереди. Нет уж, увольте. Сначала костер и просушка, хоть до какого-то приличного состояния.

Вот только о месте для костра надо подумать. А то кто знает, как часто здесь встречаются всякие крокодилы-летяги-ниндзи!

Потревоженная гигантская ракушка наконец решила, что шухер миновал, снова выставила свою «прикушенную» ногу и бодро двинула дальше вверх по течению.

Место для открытого бивуака было выбрано удачно, со всей тактической сметкой, на которую продрогший Воронков был только способен в краткое время и в незнакомой местности. Он нашел пятачок над обрывом, с трех сторон защищенный от нападения непреодолимым для подъема отвесом, а от постороннего взгляда с той стороны реки, например, плотным полутораметровым кустарником, обрамлявшим обрыв, как борода подбородок шотландца.

— Мимо, весело гремя карабинами, пронеслась связка альпинистов, — кровожадно пошутил Воронков, убеждаясь в том, что незаметно без спецснаряжения никто к нему сюда не поднимется.

Четвертая вроде бы незащищенная сторона бивуака представляла собой пологий склон под прозрачную, хорошо просматривающуюся колоннаду исполинских сосен, переходящую дальше в сумрачный гигантский ельник.

Здесь был приставлен к сторожевой службе Джой, а под рукой — автомат. Воронков уверился, что сумеет разглядеть незваного гостя на расстоянии прицельного выстрела.

— А нет, что ли? — подмигнул он псу.

«Как скажешь, хозяин!» — охотно ответил тот.

Лиственно-хвойный подлесок, обрамлявший каменистые берега, был богат сушняком, хворостом, горевшим в меру быстро, жарко и бездымно.

Что же касается сухой хвои, покрывавшей подножие леса, то она, будучи брошена в костер, вспыхивала, но тут же переходила в то состояние, которое так ценят шашлычники, — подернутые сединой жаркие угли.

Бог знает на кого походил Воронков, разгуливая голым и с автоматом на шее, на манер германского солдата из старых советских фильмов, вокруг костра. Развешенные на воткнутых в землю палках предметы одежды парили и выдавали какой-то вопиюще нездешний, казарменный запах, едва ли соблазнительный для хищников, как хотелось верить Сашке. По крайней мере, сам бы он на этот запах не купился.

— Вот и поробинзонить пришлось, — заметил он себе, — так что нечего было зарекаться. А климат здесь ничего…

В какой-то момент подумалось, что, судя по всему, сейчас здесь разгар лета. А как было бы тут робинзонить зимой?

Почему-то казалось, просто окидывая взглядом просторы, что зимой здесь бывает много-много снега.

Если бы он мчался, этот огонек! Если бы. Похоже было, что Воронков застрял. Может быть, какие-то из сил, взявших его в оборот, выпихнули добра молодца из родного мира в эту таежную глушь, и все. И отмучились наезжать, козни строить, монстров посылать, увещевать и умасливать. Перепробовали все. И применили самый радикальный способ из серии: «Да пошел ты…»

И ведь пошел!

От сознания этого факта так гадостно стало на душе, так мерзко, что взвыть хотелось от бессилия.

И в то же время какой-то уголок сознания «тихим огоньком» сигналил, что все не так. Что по своей воле он выбрал этот путь и идет по нему своим умишком и своим открывшимся даром пользуется.

Только неумело еще и потому не так скоро, как хотелось.

Сознание захватил на какое-то время поток паранойи, которая неизбежно затронет всякого человека, который узнает вдруг, что его преследуют.

Воронков проверил на предмет сухости трусы, счел их готовыми к употреблению и напялил, стряхивая с пяток приставшие хвоинки. Одна все же коварно прокралась внутрь и кольнула в задницу. Извлек и начал прокачивать происшедшие события от последних к предыдущим.

Охотящийся хищник не должен излучать агрессию. Это закон природы или нет?

Наверное, не должен. Сашка вновь прокрутил в голове аргументы, на основе собственных представлений о том, что может действительно чувствовать хищник. Вынужден был прокрутить, чтобы сделать безрадостный вывод:

Он может чувствовать голод…

Предвкушение удовольствия…

Охотничий азарт…

Но ненависть к жертве — это как-то не по-нашему. Может, по-местному, а? Но все же не такую лютую и отчаянную ненависть, как излучал зверь.

Тут напрашивается обычный аргумент: «Может, показалось?» С собаками люди тоже если и разговаривают, то не так, как Сашка с Джоем. Но про «может показалось» придется забыть. Не то придется поверять сомнением все, что угодно. Нет, это «Ж-Ж-Ж!» неспроста.

В свете обычных человеческих представлений, которых еще недавно придерживался и Воронков: дверь в другой мир бывает, только если это окно на 18-м этаже. И другой мир бывает только один. Ан нет. Оказалось, дело посложнее будет. Позаковыристее.

Так что не хотел ли ему кто-то что-то сообщить эту тварь насылая. Возможно, сообщить только один приказ: «Умри!» Тоже информация, не хуже и не лучше любой другой. Яснее даже как-то.

Если так, то постановим, что адресат временно выбыл. Информация не принята. «А если сообщить хотели что-то другое, — думал Воронков, — то, Значит, написали неразборчиво и я понять не в силах. Пишите письма крупным почерком. И символизма с околичностями поменьше», без шибко тонких намеков.

Проще жить, если сие было заурядное нападение безмозглого местного пожирателя травоядных у водопоя. Но какого хрена эта сволочь нападает на существо, которое в первый раз видит? Или не в первый?

Одеваясь в «условно просохшую» одежду Воронков понял, что закапывается в ворох вопросов, на которые никакая дедукция и никакая интуиция не может дать ответ.

Из всей одежи только куртка осталась влажноватой. Но медлить не хотелось. Хотелось двигаться дальше. Бог знает, когда здесь наступает ночь и какие твари скрываются в ней. И когда здесь наступает зима и «много снега» — может, к ночи. Ни в чем нельзя быть уверенным и надо быть начеку.