Алексей Свиридов - Возвращение с края ночи

Он пришел к маяку.

У самого основания была маленькая дверца.

Она была закрыта.

Он стал стучать и кричать, чтобы его впустили.

Но он знал — тот, кто может ему открыть — там, на самом верху.

И он никак не может слышать его.

Но он все равно кричал.

Все равно бил в дверь.

Потом он устал и прислонился лицом к шершавой каменной неровной кладке.

А потом…

Потом увидел самого себя сверху. Будто бы витал и смотрел на того, кто стоит, прислонившись к подножию маяка.

И тот — внизу — посмотрел на него вверх.

Больными недоверчивыми глазами.

А потом снова начал стучать в дверь маяка.

«Ему же никто не откроет», — подумал он.

И вдруг понял — это МНЕ никто не откроет.

И проснулся.

Было холодно.

Он продрог…

«Неудивительно, что мне снилось море», — подумал Сашка проснувшись окончательно в темном жилище полярного аборигена.

Начал припоминать, как же он заснул.

Память мутилась и прорывалась в сознание толчками, но все вспомнилось. Он поел мяса, которого ему предложил чукча. Ему полагалось именно мясо. Джою рыба. А ему, сопровождающему великого прародителя, только мясо, зато от пуза — сколько съешь.

Ну он и подкрепился.

И потянуло в сон.

Полусидя-полулежа он задремал у входа, с оружием наготове, просто на всякий случай.

Сначала была тяжелая волчья полудрема.

Он часто просыпался, всматривался в темноту по ту сторону очага, где прятались, кутаясь в шкуры, шаман и баба его, но постепенно Сашка провалился в глубокий сон и его даже накрыло сновидением.

Неприятным. Вызывающе символичным сновидением.

Сколько Сашка себя помнил, ему никогда не снилось-море. А тут вдруг с чего бы это? Море и маяк. И какое-то раздвоение. Что, дескать, вот он ищет выхода или входа, и он же только и может эту дверь открыть и сам себе ее открыть не хочет. Слишком прозрачно для вещего сна. Слишком заманчиво для сердитого дядьки доктора Фрейда.

— Фигня какая-то, — пробормотал Сашка в тишине чума.

Рядом сопел, вздыхая во сне, Джой.

И ему вроде как тоже снилось что-то. Что-то сытое и умиротворенное. Точнее не разобрать.

А вот шамана нигде не было.

Сашка это сначала почувствовал, а потом уже рассмотрел.

Чум был пуст…

«Дом был чист». Откуда это? Ах да, Бредбери…

— И куда же это свалил гостеприимный хозяин? — снова вслух проговорил Сашка.

Ни шамана, ни бабы его.

Он поднялся на ноги, скинув одеяло из такой же диковинной шкуры. Его, оказывается, укрыли спящего, а он и не заметил.

Проверил имущество.

Вроде все на месте.

Ну хорошо, хотя бы не стырили ничего.

Достал флягу, глотнул холодной воды. О как! Когда это успел набрать? Где? Во фляге, как он это помнил, оставалось лишь немного того полынного напитка, который так развеселил его в бункере. Но сейчас, уже взяв в руку фляжку, он знал, что в ней вода.

«Отлично! — подумал он, — белочка начинается. Когда же я?..»

Но воспоминания подкинули четкий образ, как он склоняется над ручьем в каком-то лесу и наполняет флягу. И вспомнилось пение птиц. И папоротник на другом берегу ручья. И солнечный день. Но не сумел вспомнить того, когда и где это все происходило.

Любопытный феномен. Это что же — внезапно прорывающиеся воспоминания из путешествия по мирам? Воспоминания яркие, но вырванные из контекста. Это так надо понимать, что было что-то еще? Но до того как эти левые картинки всплывут, об их существовании и нё заподозришь. А после того, как возникнут, уже никак не отделаешься от попыток вспомнить, что было до и после них.

Попыток навязчиво мучительных, потому как безуспешных.

Сюрприз был поистине гадким. Сашка нехорошо выругался, но, делать нечего, вынужден был смириться с мыслью о том, что массу событий его память просто не сумела вместить и удержать. И та непрерывная последовательность событий, которую он помнит, в действительности только ЯКОБЫ непрерывная. В действительности — она, вероятно, пунктир, на живую сшитый в ленту сознанием, привыкшим бороться за собственную цельность.

Вот ведь, блин горелый! Этак с ним черт знает что могло наслучаться. Может, он уже познал все тайны мироздания, а сам ни сном, ни духом! Нет, брат, это жулики! От расстройства засосало в животе. Сашка поискал и на низенькой колченогой подставке вроде восточного столика для чайной церемонии нашел еще кусочек мяса.

Пожевал.

Потянулся.

Джой все так же спал.

Ну, да ладно. Пускай песя отдохнет. Умаялся, бедняжка.

«Я встал однажды на эту дорогу, и теперь я иду без возможности остановиться, — изрек он мысленно. — Нет, я не жалуюсь. Я просто счастлив. Я всегда мечтал, что наступит день, и я смогу бросить все ради того, чтобы встречать в поле рассвет. Для того, чтобы не видеть людей».

Мысль была какая-то не совсем своя.

Воронков прислушался к ощущениям.

Показалось, что некто бережно и незаметно прощупывает его сознание. Так было уже, когда он общался с художником.

Интересно! Очень интересно.

Он неторопливо обошел по кругу жилище шамана.

Еще раз отметил, что утвари немного.

Да, практически ничего и нет.

«Я так и не смог задать вопрос, вопрос жизни и смерти, — подумал он и вновь будто бы не сам, — а теперь не у кого спрашивать. Я все не могу отделаться от собственного взгляда — взгляда загнанного зверя. Я все пытаюсь понять — это мое будущее или мое прошлое? И если бы я верил в Бога, то что я хотел бы у него спросить или попросить, я так и не решил».

Сделалось вновь тревожно.

Что-то обязательно должно случиться.

Что-то важное.

И тут Сашка сделал большое открытие. Оказывается, чум был только прихожей жилища.

В том месте, где сидели вначале шаман и баба его, оказался выход из чума и вход в ледяную галерею.

Оказывается, основной дом шамана был вырезан в толще льда. А чум был только чем-то вроде переходной камеры — тамбуром для выхода на поверхность.

Это открытие ошеломило Воронкова, когда он откинул полог и увидел ледяной коридор, с лестницей вниз, уступами спускающейся метров на пять. И заинтриговало.

Снаружи был, видимо, уже белый день, потому что коридор освещался гладкими линзами в потолке. Свет был ясный и чуть зеленоватый.

— Тоже мне, ледяной дворец, — с иронией, но и не без уважения к человеку, соорудившему это, проговорил Сашка.

По стенам коридора были выпилены аккуратные ниши-полочки, в которых на подстилках из кусков шкуры стояли разнообразные предметы. Особенно поразили Воронкова тонкие прямоугольные тарелки-лотки из какого-то камня. «Нефрит», — подумал Сашка, не испытывая и отдаленной уверенности в том, что прав. Но тарелки были такой толщины, что пропускали свет, хотя и вырезались вручную, продольно-поперечными движениями.

— Это же сколько надо собираться жить, чтобы вырабатывать такие тарелки? — покачал головой странник, — или они имеют ритуальное значение и вытачивались поколениями? Да, этот шаман не так прост, как кажется.