Дэйв Волвертон - На пути в рай

Возможно, это был самый странный момент в моей жизни, хотя вся моя жизнь представляется мне последовательностью странных моментов. Очевидно, это была просьба о помощи. Когда певцы закончили, японцы спустились в долину, взяли нас за руки и повели в город. Я увидел мастера Кейго, он шел рядом со старухой, и вся наша боевая группа подошла к нему.

Он пожал нам руки, все время кланяясь, — Это Сумако, моя жена, — он показал на древнюю старуху. У нее были седые волосы, широко расставленные глаза и плоское лицо. Морщины свидетельствовали, что она прожила трудную жизнь. Должно быть, ей не больше семидесяти, но она выглядела не слишком хорошо. На ней было кимоно персикового цвета, такие японцы называют «хадэ» — яркое, броское. Подобные кимоно обычно надевают молодые женщины.

— Она прекрасна, — сказала Абрайра.

— О, всего лишь глупая женщина, — вежливо ответил Кейго, публично уничижая свою семью. Я до сих пор не сознавал, чего ему стоил полет на Землю. Вернувшись на Пекарь, он застал свою жену состарившейся, а остальных членов семьи, вероятно, мертвыми. Он продолжал: — Мы будем очень благодарны вам, если вы пообедаете с нами.

Мы согласились, и он провел нас в город, по дороге обращая наше внимание на красоту сливовых и вишневых деревьев, на буддийский храм на холме. Сумако заторопилась домой, а Кейго еще задержал нас, показывая национальный террариум, гигантский купол, покрывавший участок местности, не подвергшейся терраформированию. Тут росли тысячи ультрафиолетовых деревьев, похожих на водоросли, а также редкие мхи и грибы. Под кустами ползали местные насекомые и гигантские сухопутные крабы. И все это время Кейго говорил, описывая природную красоту, чудеса Пекаря, рассказывал, что ябандзины стремятся уничтожить все, о чем мечтает «Мотоки», все, что она создала, — величайшее общество во вселенной, Японию, возрожденную в эру света. Он показал нам Правление корпорации, небольшое пятиэтажное здание из стали и бетона, выглядевшее здесь неуместным: это было единственное здание в городе выше двух этажей. Потом он отвел нас к реке, в старый город — гигантский индустриальный район под вторым куполом, где производилось все необходимое, от керамических чашек и детской одежды до биошахтного оборудования и моющих средств. Кейго поведал нам, что его предки ценой больших лишений построили этот купол, они испытали сильный экошок, поскольку длительное время подвергались воздействию чуждого окружения.

Я понимал, что пытается сейчас сделать Кейго. Мы не хотим сражаться, движимые ненавистью к врагу, но он надеялся, что мы станем сражаться ради того, чтобы поддержать друзей. Он показывал нам национальные сокровища, пытался вызвать любовь к своему маленькому дому, передать нам свою мечту. Правда, в тоне его голоса звучало еще кое-что: он отчаянно хотел, чтобы мы восхитились всем созданным Мотоки, восхитились им и его народом. Все это не вызывало ничего, кроме жалости.

Он отвел нас к себе домой. Мы вошли в маленькую прихожую и сняли обувь, надели шелковые шлепанцы. Кейго позвал жену, и Сумако открыла дверь, ведущую в главную часть дома, поклонилась и пропустила нас. Дом был большой и открытый, с крышей из толстых досок. На белом полу темная плитка была выложена спокойными прямоугольниками. Кому-нибудь это показалось бы красивым. Но природа отвергает прямоугольник, и мне не понравилась искусственная упорядоченность, навязанная этому дому. Кейго презрительно отозвался о бревнах, из которых выстроен его дом, упомянул о его запущенном состоянии, извинялся за недостаточно богатый прием, потом показал нам токонома, нишу в одной из комнат, украшенную растениями и камнями. Вначале я пришел в восторг при виде тысячелетней сосны — естественный изгиб ствола, опадающие иглы. Но это оказалось не реальной природой, а всего лишь тщательно выполненной подделкой. Население Кимаи-но-Дзи не любит природу по-настоящему. Они любят только подражать природе. Я слушал, как Кейго продолжает перечислять недостатки своего дома. В собственных глазах он — скромный человек и хороший хозяин. Но я подумал, не напрашивается ли он таким образом на комплименты?

Мы, естественно, были вынуждены возражать ему и хвалить его жилище.

— Ах, какой прекрасный сад, Кейго — сан! Изысканная симметрия и совершенство. Ничего подобного нет в моей деревне в Колумбии, — начал Завала, и мы на разные лады стали повторять этот мотив.

Дом у Кейго был прекрасный и обед замечательный. Кейго отрицал кулинарные способности Сумако, и она счастливо с ним соглашалась, а мы возражали и хвалили ее талант и вкус. Сумако объявила, что у нее вообще нет способностей к кулинарии. И хотя это самоуничижение меня коробило, я находил ее по-своему симпатичной, почти комичной в этом искреннем стремлении не поставить себя выше гостей. Мне стало ее жаль. Я все время думал, что не я, а она должна была бы омолодиться…

После обеда Кейго повел Мавро, Перфекто и Завалу в «сэнто», общественные бани, а мы с Абрайрой гуляли под вишнями у реки. Под цветущими деревьями бродило множество латиноамериканцев, они разглядывали светящиеся бумажные стены, осматривая столицу.

— И что, по-твоему, произойдет? — спросил я.

— После сегодняшнего? Прелестное местечко. Может, они действительно неплохие люди, если узнать их поближе. Но я не уверена, что хочу умирать за них.

— Согласен. Но не пойму, почему они все вдруг решили полюбить нас.

— А они и не полюбили. В большинстве. И не уверена, что когда-нибудь мы им понравимся. Ты заметил ужас на лицах детей, когда они пели для нас? — Я был так удивлен происходящим, что не заметил этого. — Мы их смутили. Они считали, что мы захотим воевать за «Мотоки». С их точки зрения, нарушенный корпорацией контракт и страх смерти — незначительные соображения. Мы должны воевать, потому что, по их мнению, для нас это единственный способ сохранить лицо. Анжело, после первого мятежа все действительно надолго успокоилось. Всех зачинщиков японцы поместили в криотанки и больше никогда не упоминали о бунте. Они решили, что это просто трусость со стороны отдельных людей, что большинство из нас будет унижено напоминанием об этом событии. Но теперь все трусы изолированы, и «Мотоки» не может понять, почему мы не хотим воевать. И вот японцы хватаются за соломинку. Может, они пригласили нас в свои дома, потому что считали, что оскорбили нас, обращаясь с нами, как с «эта», самой низкой кастой в их обществе. Теперь, вероятно, иностранцам — самураям будет предоставлен более высокий статус — допустим, наравне с рабочими корпорации низшего разряда. Только в этом я вижу причину приглашения. Если, конечно, они не хотят отяготить нас долгом — «он». И если они добиваются именно этого, возможно, все выйдет так, как они хотят.